Берова тропа
По рассказу княжича выходила, что он единый был спасителем древних посадов, герой, о которых впору легенды слагать. А ведь это и взаправду было, сама Марика помнила — не так уж много времени прошло. И угуров своими глазами видала, и в лесу от них пряталась. Всю деревню их проклятые узкоглазые вырезали, младенцев грудных не пощадили. Она-то ведьма, ей лес — дом родной. В любом овраге укроется так, что и бывалый мор не найдет. А уж угуры и вовсе в лес не совались, боялись. Правильно и делали, любой враг беров, что в его владения шагнет — сгинет.
Об одном только Марика жалела, что с собой никого не увела, да разве до того ей было? Себя не упомнишь, когда летит на тебя тьма тьмущая крикливых, мелких, юрких, со злыми черными глазами, да саблями размахивая… Как она тогда бежала, как бежала! На коне не догнал ее угур! Сразу ведь все заговоры, которым мать да бабка учили, вспомнила. И что спасло ее тогда — малый ли дар, или земля родная? Сколько она лежала в прелой листве, боясь даже громко вздохнуть?
Тряхнула головой, выбрасывая из памяти ненужное. Что было, того уж нет, если вечно за спину оглядываться, вперед идти труднехонько будет. Значит, и Ольг в этой войне участвовал тогда… Забавное совпадение.
— Сколько ж тебе годиков тогда было, великий воин? — не удержалась от насмешки.
— Шестнадцать, — буркнул княжич.
Шестнадцать? Стало быть, теперь ему двадцать один, от силы, двадцать два. Совсем юн еще. А ведь воин, княжич.
— А ведь я тебя постарше буду, — тихо сообщила. — Так что, малыш, не думай обо мне лишнего. Иди вон лучше дров мне принеси, справишься? Будем рагу делать.
— Какой я тебе малыш, ведьма? — грохотнул парень, поднимаясь. — Язык придержи, чай не с ребенком разговариваешь! Воин я. Убивал немало, и женщин у меня было… не перечесть. Не мальчик давно я.
— Прощения просим нижайшего, — продолжала ехидничать Марика. — Муж зрелый, опытный, по чину ли тебе дров принести, или самой сбегать?
— Принесу, сиди уж.
Обиделся. Замолчал. А так ему и надо. Нечего руки свои распускать и хвастаться почем зря. Да если и не хвастал, что ей с того? Это он с повязкой на глазах ее захотел, а если бы очами глянул, не подумал бы даже о таких глупостях.
Ох и злое проклятье твое, Зимогор!
Раздосадованная, Марика сунула чугунок с похлебкой в печь, подобрала и сложила дрова, брошенные Ольгом на пол, подумала и протерла пыль на столе и полках. Давно пора было навести порядок. Разложила высушенные травы, собрала несколько мешочков для заваривания. Привычное и любимое дело не ладилось, раздражало. Мысли в голову лезли недобрые. Ольг дремал на полу, занимая своей тушей почти все свободное пространство домика. Ну и что с ним теперь делать? Выгнать — невозможно. Слаб еще. Да и раны не зажили. К тому же с повязкой на глазах отпустить нельзя, это все равно, что дитя в темном лесу одного оставить. А смотреть на него — сплошное расстройство и невольные воспоминания о своей загубленной молодости.
— Там к тебе идут, — не открывая глаз, пробормотал мужчина. — Выходи.
— Как услышал? — встрепенулась Марика.
— Не знаю сам. Лес сказал. Видать и правда — побратался с бером.
— Ну как же, — не упустила случая поддеть его травница. — Просто слух обострился. Слушай, княжич, а почему тебя не ищет никто?
— А мне тоже интересно, и почему меня никто не ищет?
Женщина закатила глаза раздраженно, накинула на плечи теплый платок, сунула ноги в добротные кожаные сапожки и вышла на двор. Она и сама уже услышала гостей, благо их было двое, и они громко переговаривались.
— Лукерья, здрава будь.
— И тебе не хворать, Марика. Вот, дочь моя. Помощница.
Травница равнодушно оглядела рыжеволосую веснушчатую девицу лет десяти, кивнула. Куда больше ее заинтересовал большой короб под мышкой у кузнечихи, да сверток в руках девочки. Никак принесли ткань? Вот это славно! У нее уж перевязки заканчиваются, все на этого увальня ушло.
— Все как обещалася: и холстина тебе, и яйки, и сыра еще принесла. А муж мой велел вот передать курицу еще и яблок.
Настала пора Марики кланяться в ножки: благодарность была более, чем щедрой. Кузнечиха же переминалась с ноги на ногу, что-то желая спросить, но не решаясь.
— Что-то еще надобно?
— Дочь моя вот… поглядела бы. Одиннадцать ей, а женское не началось еще. Не сглазил ли кто?
Марика пожала плечами, хмурясь: вот глупая, сама не видит, что ли? Не созрела просто девка, рано ей.
— Все с девочкой хорошо, — успокоила Лукерью. — Всему свой срок. Вот если через два лета не придет, то приводи, будем смотреть. Пока оставь ее в покое, пусть еще с детьми по лугам носится. Скажи мне лучше вот что… Какие новости в свете белом? Не ждать ли нам угуров снова? Хорош ли нынче урожай? Как Бергород, стоит? Кто им правит теперь?
— Ой, что делается, ведьма! — обрадовалась женщина. — Ужас что делается! Княжича юного Бергородского-то волки задрали!
— Да ладно! — Было отчего глаза вытаращить.
А Лукерья от такого интереса к ее сплетням даже выпрямилась горделиво, глазами засверкала.
— Ей-ей, не вру! Как есть сожрали! Косточек даже не оставили! Искали его целой дружиною, нашли кусты поломанные, под ними кровь да остатки одежи. А там след, волокли его… Да видать сожрали по дороге, след в самые дебри завел.
— Ужас какой!
— Вот! ты уж тут осторожна будь, ведьма, волков нынче немеряно развелось. Мужики наши на охоту собираются, стало быть, мстить за княжича.
Марика только головой покачала удивленно. Мстить? Диким зверям? И какой в этом толк?
— Потому и ходи только по тропам заповедным, — напомнила она простую истину бабе. — И детей далеко в лес не посылай.
— Да уж, страшное дело, — кивнула кузнечиха и добавила: — Ежели клюковка еще будет, или кровяника, или еще что — ты на рынок приноси, в этот год ее хорошо продать можно будет.
— Поняла, принесу.
Кузнечиха с дочкой ушли, а Марика в короб заглянула и снова порадовалась: сыру целую головку положили, не пожадничали. Хорошо, хватит надолго.
