Нина Соротокина - Фаворит императрицы

Он хотел вылить остатки вина на землю, но удержался, допил до конца. На дне бутылки были золотые монеты и… да это же алмазы! Пять штук… величиной похожие на тот, в булавке, что Виктор забрал у него перед дуэлью. Ну и дела! Значит, Сюрвиль тайно вез в Варшаву золото и ценности. Чьи? Зачем?

Этого Матвей никогда не узнает. Да и не надо ему этого знать. Одно точно: с ним Виктор рассчитался сполна.

Матвей затащил покойников в карету, положил их, уже окоченевших, рядком – прямо скажем, нелегкая работа! Потом поправил упряжь, сел на козлы и поехал вперед. Лес скоро кончился, пошли перелески, потом поля. Менее чем через час он въехал в деревню. На околице стоял старинный кирпичный костел, в тени лип укрылось кладбище в каменной ограде. «Вот здесь вам, ребятки, и лежать», – подумал Матвей с грустью.

Он оставил карету на площади у костела и пошел искать ксендза. Матвей не настолько хорошо говорил по-польски, чтобы внятно объяснить произошедшее. Кроме того, он не хотел вдаваться в подробности. Версия его была такова: ехали в карете, потом он отлучился ненадолго, а когда вернулся, нашел своих спутников… словом, в бедственном положении.

– Пойдемте же, господин ксендз. На карету напали разбойники. Вы сами все увидите. Семь человек… Я их привез сюда.

Старый ксендз щурился ласково и вежливо кивал, а когда Матвей привел его к карете и открыл дверцу, тот ахнул в ужасе, перекрестился и начал шептать молитву.

– Их похоронить надо. Документов на покойниках нет, я проверял. Очевидно, разбойники унесли бумаги. Но имена, какие знаю, я назову. Вот этот – Прохор Свиблов, его хоронить по греческому обряду. Прочие все католики. В окровавленном парике – вот этот, Виктор де Сюрвиль, так и на кресте напишите. – Матвей подумал и добавил: – Рыцарь.

– Вас-то как зовут? – спросил ксендз, поворачивая к Матвею скорбное лицо.

А зачем вам мое имя? Я жив… Вот деньги на похороны. – Он вложил в руку ксендза две золотые монеты.

Меж тем около кареты с ужасным грузом стала собираться толпа. По приказу ксендза мужчины начали вынимать трупы и укладывать их в ряд на траве. Пока вынимали убитых французов и несчастного Прохора, толпа, сочувствуя, горестно шепталась, пристойно, но без эмоций, однако когда дошла очередь до верзилы с опущенной к подбородку маской, настроение толпы переменилось. Его, как и двух незнакомых Матвею разбойников, положили отдельно. Женщины подняли не просто плач – вой, а мужчины собрались группой и стали шушукаться, враждебно поглядывая на Матвея. Видно, рыжий верзила был хорошо знаком сельчанам, и за его смерть они собирались спросить с привезшего мертвецов человека.

Тут на площади появилось новое лицо: высокий гайдук[2] в синем жупане со шнурками, в красных сапогах и остроконечной шапке. При взгляде на трупы он что-то крикнул гортанно, и тут же в руке его взвилась сабля. Вся площадь разом закричала, и над головами сельчан замелькали дубинки.

– Уезжайте немедленно! – крикнул Матвею ксендз.

– Господи, я-то здесь при чем?

Трудно писать о том, что было двести шестьдесят лет назад. Ушедшие в никуда годы превращаются в некую прерывистую, быстро бегущую завесу, через которую иные эпизоды видны, а иные нет. Словно стоишь ты перед несущимся товарняком и мир по другую сторону поезда видишь только в промежутках между мелькающими вагонами. Голосов и вовсе не разобрать, только гул стоит. Мужик поднял дубину, но ты не видишь, как он ее опустил, и не понимаешь, почему он уже лежит на земле и закрывает лицо, в которое угодил чей-то кулак. Женщины безмолвно вскидывают руки, царапают в горе себе лица, а гайдук все не может опустить свою саблю, кто-то ему мешает и не дает совершить еще одно смертоубийство. Меж тем ксендз – он один не потерял разума в этой дурнотно кричащей, воинственной толпе – сует, в руки Матвея уздечку и толкает к лошади. А кто выпряг ее из кареты, когда успели – неизвестно.

И вдруг все – спала завеса! Проскочил поезд, и звуки мира не заглушаются его грохотом. И свист ветра ворвался в уши, и звонкая ругань Матвея. Он скачет вперед, бросив карету, и свой багаж, и непохороненных мертвецов. Он хотел как лучше, а вот ведь что получилось. Чуть не убили, идиоты! А за что? Ладно, он и без багажа доберется до России. Деньги у него есть, и паспорт, спасибо батюшке, на теле. Он жив, а это главное!

6

Историческая справка I

Ну, теперь поговорим о политике. Чтобы понять подоплеку нашей интриги, необходимо хотя бы начерно ознакомиться с состоянием дел в Европе в описываемое время.

После тридцатилетней, страшной, религиозной войны (1618–1648 гг.) Европа по-крупному не воевала. Желания государств остались прежними: расшириться самим и не дать усилиться соседям. Но расширение государства может идти не только за счет войны, зачастую дипломатия действует успешнее. Например, в каком-то государстве пресеклась династия и кровные родственные связи позволяют соседним королям рассчитывать на присоединение к своим владениям осиротевших земель. В XVIII веке было три больших свары за так называемое наследство: за земли испанские, австрийские и, наконец, за польскую корону.

Первой началась война за испанское наследство, потом на повестке дня встали вопросы австрийский и польский. Австрийский император Карл VI был уже на пороге смерти. Он не имел сыновей. Огромную его империю, согласно «прагматической санкции»[3], должна наследовать дочь – Мария-Терезия. Но другие европейские государства (Бавария, Саксония, Пфальц) претендовали на австрийский престол по мужской линии. Дальше дело пошло так: признаешь прагматическую санкцию (согласен считать Марию-Терезию наследницей) – ты друг Австрии, нет – ты по ту сторону барьера, а значит – собирай войско, объединяйся с соседями и будь готов при первом удобном случае вцепиться волчьей хваткой Австрии в бок. Вся Европа переругалась из-за прагматической санкции, а дряхлый Карл VI как был «на пороге» смерти, так и пребывал там еще десять лет. Десять лет в мироздании – миг, в политике – огромное время.

Европа вовремя опомнилась: как бы за прагматической санкцией не прозевать дел Польши. Август II, курфюрст саксонский и король польский, тоже находился на пороге смерти. Но в Речи Посполитой дела обстояли особым образом. Польша почитала себя республикой, и король был там должностью выборной. Значит, надо думать всем миром, кого посадить на польский трон.

Удивительная все-таки вещь! Более всего Россия на протяжении своего существования воевала с Турцией, Польшей и Швецией, и читатели, наверное, меньше всего знают историю именно этих государств. Я не про специалистов говорю, а про обывателей. С историей Франции нам помогли познакомиться Дюма и фильм «Фанфан-Тюльпан», с Англией – Шекспир и Вальтер Скотт, с Италией и Грецией – Данте, чинквеченто и прочие «ченто», а вся история Польши держится у нас на двух именах: Коперник и Шопен и еще, пожалуй, Лжедмитрий.