Людмила Котлярова - Загадка Бомарше

— Но разве гению не должны как раз служить все остальные. Он их обогащает своим содержанием.

— А вот и та самая остановка, к которой мы шли. И дождь усиливается. Как повезло, вон идет трамвай.

Феоктистов вдруг почувствовал сильное недовольство таким развитием событий, он не желал себе признаваться в том, что разговор его захватил и прерывать его ему не хотелось.

— Подождите, мы не договорили, — попытался остановить он ее.

Но в отличие от него, судя по всему, Аркашова такого интереса к разговору не испытывала.

— Извините, но мне надо домой. И я не думаю, что нам надо продолжать наши диалоги. В них нет никакого смысла ни для вас, ни для меня. До свидания.

Трамвай подошел к остановке, его дверца отъехала в сторону, и Аркашова быстро вскочила в открывшийся проем.

Какое-то время Феоктистов смотрел в след отъезжающему трамваю, пока он не исчез в пелене дождя. И только в этот момент он вдруг вспомнил, что с небес хлещет самый настоящий ливень, а его зонт тащится по земле. Он поспешно закрыл себя им от холодных струй и направился в гостиницу. Опять придется пить, тоскливо подумал он.

Глава 8

Пьер Карон, склонившись над столом, стремительно водил пером по листу бумаге. Закончив писать, он отбросил перо и вслух стал читать только что написанное. Сей документ не много ни мало гласил следующее:

«С 13 лет я обучался у своего отца часовому делу, поэтому неудивительно, что воодушевленный его примером и внявший его советам серьезно работать над усовершенствованием часового механизма, в 19 лет я решил отличиться и добиться общественного признания. Спусковой механизм часов давно занимал мое воображение, мысли о том, как устранить его недостатки, упростить и усовершенствовать его устройство не давали мне покоя. Конечно, мое предприятие было довольно дерзким. Множество великих людей, равным коим я никогда не мог бы стать, несмотря на все свое усердие, трудились над решением этой проблемы, но так и не смогли добиться желанного результата, так что мне и не стоило даже браться за это, но молодость самонадеянна, и, возможно, господа, моя дерзость будет оправдана, если вы признаете мои достижения. Но какое же разочарование постигнет меня, если господину Лепоту удастся с вашей помощью отнять у меня лавры моего открытия! Я уж не говорю о тех оскорблениях, коим господин Лепот публично осыпает меня и моего отца, но, как правило, подобные вещи свидетельствуют о безнадежном положении того, кто их предпринимает, тем самым он покрывает себя позором. Мне будет достаточно, господа, если ваше решение вернет мне славу, которую хочет отнять у меня мой противник; надеюсь на вашу справедливость и вашу компетентность. Карон-сын».

Пьер довольно улыбнулся, отбросил написанное, и порывисто встал со стула.

— Кажется, неплохо получилось, — горячо воскликнул он. — Я попытался вложить в это письмо все свое презрение к посредственности, нигде прямо не выказывая его и не оскорбляя тех, кто заслуживает это звание. Поймут ли те глупцы, кому адресовано мое послание, что речь идет совсем не об изобретение анкера. Что анкер! Придумать его оказалось не так уж и сложно. Конечно, пришлось попотеть, не один месяц и даже год. Но разве не ясно, что когда-нибудь все это придумал бы кто-то другой. Нет, это только начало чего-то гораздо большего.

Пьер взволнованно прошелся по комнате, прежде, чем продолжить далее монолог с самим собой.

— Я знаю, этим важным господам — продолжал он, — кажется, что они гораздо выше меня, что они вершители судеб, боги, сошедшие на землю. И им одинаково легко меня раздавить и возвысить. Я понимаю, что даже если они примут решение в мою пользу, то исключительно не ради справедливости, а из снисходительности. Какой-то там часовщик требует правды и справедливости, так швырнем ему их, пусть подавится ими. Все равно признаем мы его автором этой штуковины или нет, он навсегда останется тем, кем есть в данный момент. То есть ничтожеством, жуком в навозной куче, из которой ему во век не выбраться.

Нет, господа, ставка в этой игре совсем иная. Вы даже по своей ограниченности и своему тщеславию не можете догадаться, как она велика. Эта битва — только начало всего. Я чувствую в себе такие силы, что готов ими помериться с вами. Вы полагаете, что только вы имеете право на наслаждение, что только вам дано пережить минуты блаженства. А мы сирые и убогие обязаны в поте лица работать на вас. Нет, господа, и еще раз нет. Я сумею вам доказать, что мир устроен совсем не так, что природное дарование в конечном итоге важней врожденных привилегий. Мне дано то, чего лишены вы, я ощущаю в себе беспредельность. Мой талант — это река, которая только что вышла из своего истока. Вы еще увидите, как бурно она потечет.

О, я не питаю иллюзий; даже признав в чем-то мое превосходство, вы будете испытывать по отношению ко мне чванливую гордость. Ну и пусть, она лишь подтверждение вашего ничтожества. Как скучны вы, лишенные настоящих дарований, как важность заменяет вам его. Вы полны ею, как каплун едой. Но вы и умрете от несварения желудка, в то время как я умру от обретения небесной легкости.

Черт возьми, как красиво у меня получается. Как хорошо, что я все это записал. Впрочем, это не важно, главное я понял, что умею замечательно излагать свои мысли. А это мне очень даже пригодится.

Размышления Пьера были прерваны внезапно появившимся подмастерьем, на лице которого читался явный испуг.

— К вам пожаловал господин Лепот, — полушепотом и почему-то оглядываясь на дверь, возвестил подмастерье.

— Лепот? — изумился Пьер. — Черт возьми, вот кого я не ждал. Но может это даже к лучшему, — задумавшись проговорил он, — посмотрим, что хочет от меня этот мошенник. Проси этого господина, будет он неладен.

Когда мальчишка ретировался, Пьер с самым важным видом уселся за стол. Он приготовился встретить Лепота во всеоружии.

Дверь тут же отворилась, и в ее проем протиснулся маленький и толстенький господин, одетый в дорогой костюм по последней моде, тщательно подогнанный по фигуре. Но искусство портного вовсе не шло тому на пользу. Бомарше едва сдерживал себя, чтобы не расхохотаться незваному гостю прямо в лицо. Таким нелепым и несуразным казался он, несмотря на всю свою напыщенную важность. Несколько мгновений Пьер и Лепот молча смотрели друг на друга, словно меряясь силами.

— Здравствуйте, господин Карон. — первым нарушил затянувшуюся паузу Лепот, — Могу ли я присесть?

— Садитесь. — Пьер жестом указал на потертый стул. — Чему обязан?

Лепот с опаской покосился на стул, и, превозмогая брезгливость, грузно опустился на его краешек.