Линда Ховард - Все, что блестит

Дойдя до нижней ступеньки, она остановилась и посмотрела на него, глаза в глаза, но все же не смогла определить наверняка, что это было, что светилось в этих черных омутах. Он взял ее за руку и помог сделать последний шаг, затем молча взял у нее золотую шаль и обернул ее обнаженные плечи. Она невольно вздрогнула от его прикосновения, а он пожирал ее взглядом. На этот раз она сделала все, чтобы суметь остаться спокойной, поскольку ее встревожила собственная реакция на легкое касание его пальцев.

— Вы… более, чем красивы, — тихо сказал он.

Что он имел в виду? Джессика неуверенно облизнула губы, и его руки сжались на ее плечах; быстро взглянув на него, она увидела, что он пристально следит за движением ее языка. Ее сердце против воли подскочило в ответ, но он убрал от нее руки и отступил назад.

— Если мы не пойдем сейчас же, мы не пойдем вообще, — сказал он, и она знала совершенно точно, что это означает. Он хотел ее. Одно из двух: либо это, либо он разыграл отличную сцену, и чем больше она думала об этом, тем больше вероятным казалась мысль, что это лишь представление. Разве он не признался, что всегда старался очаровать женщину, чтобы добиться желаемого?

Он, разумеется, отчаянно хочет получить ее долю акций, раздумывала она, чувствуя себя более спокойно сейчас, когда решила, что он только изображал любовную сцену, чтобы завладеть ее акциями. По-настоящему влюбленный Константинос опасен для женского сердца, подумала она, но ее собственные взбаламученные чувства улеглись, как только она поняла его истинные мотивы, и она снова обрела способность ясно мыслить. Видимо, ей все же придется продать акции, Чарльз ей советовал так и поступить, да и она теперь знала, что вряд ли сможет постоянно бросать вызов этому человеку.

Он погасил везде свет, за исключением тускло горящей лампы на кухне для Саманты, и теперь проверял, закрылась ли за ними дверь на замок.

— Разве у вас нет кого-нибудь, кто помогает вам и живет с вами в доме? — спросил он, взяв ее под локоть, когда они направились к его машине.

— Нет, — ответила Джессика, откровенно забавляясь. — Я не такая уж грязнуля и ем не слишком много, так что не нуждаюсь ни в чьей помощи.

— Но это означает, что вы остаетесь одна ночью.

— Я не боюсь, не с Самантой. Она сразу начинает выть, едва почует чужие шаги, и кроме того, Салли и Джоэл Ризы находятся в соседней половине дома, так что я не так уж и одна.

Он открыл дверцу мощного спортивного автомобиля и помог ей сесть на сиденье, затем обошел вокруг машины к водительскому месту. Она защелкнула пряжку ремня безопасности, с интересом рассматривая различные приборы и датчики. Все это напоминало кабину самолета и отличалось от того, что она ожидала увидеть. Где же огромный черный лимузин с шофером в униформе?

Как только он скользнул на свое место и пристегнулся, она спросила:

— Вы всегда водите сами?

— Нет, но бывают ситуации, когда присутствие шофера нежелательно, — слегка улыбнувшись, ответил он. Мощный двигатель взревел, и Константинос, плавно выжав газ, так быстро и вместе с тем плавно тронулся с места, что Джессику откинуло на спинку сиденья.

— Вы продали загородный дом? — неожиданно спросил он. Она удивилась, как много ему известно о ней. Явно больше, чем только порочащие сплетни. Но он был знаком с Робертом до их свадьбы, поэтому естественно, что он знал о загородном доме Роберта.

— Роберт продал его за год до смерти, — спокойно ответила она. — И после того, как он умер, я решила оставить пентхаус, он был слишком велик для меня одной. Мои полдома достаточно просторны.

— Мне кажется, что небольшая квартира была бы предпочтительнее…

— Я не люблю жить в квартире, и потом, есть Саманта. Ей нужно место, чтобы бегать, к тому же здесь дружелюбные соседи, у которых есть дети.

— Не очень гламурно, — сухо прокомментировал он, и ее начавшее возрастать раздражение улеглось, приглушенное неожиданным всплеском веселья.

— Нет, если вы не находите гламурным вид сохнущих на веревках вещей, — согласилась Джессика, чуть улыбнувшись. — Но здесь тихо, и меня это устраивает.

— В этом платье вы выглядите так, будто должны быть укутаны в меха и обсыпаны бриллиантами, а не развешивать белье на веревках.

— Ну, хорошо, а что относительно вас? — весело спросила она. — Вы, в вашей шелковой рубашке и дорогом костюме, сидящий на корточках возле собаки, чтобы помочь ей ощениться?

Он бросил на нее взгляд, в котором плясали зеленые огоньки, отражающиеся от приборной доски.

— На острове жизнь намного проще, чем в Лондоне или Париже. Я рос там, бегая на свободе, подобно молодому козлику.

Она представила, как он — худой мальчишка со сверкающими черными глазами — носился босиком по диким горам своего острова. Подавили ли годы, деньги и приобретенный опыт вольный дух его ранних лет? И когда эта мысль только еще рождалась у нее в голове, она уже знала, что он все такой же дикий и неприрученный, несмотря на шелковые рубашки, которые он носил.

Разговор замер после того, как каждый из них погрузился в собственные мысли, и не возобновлялся, пока Константинос не остановился перед скромно освещенным рестораном. Швейцар приблизился, чтобы открыть для них дверь, и тут Джессика поняла, куда он ее привез. Ее пальцы сжались в кулаки от мрачного предчувствия, живот скрутило, но она заставила себя расслабиться. Он не мог знать, что она всегда избегала таких мест. Или мог? Нет, это невозможно. Никто не знал об ее боли, на людях она всегда вела себя отчужденно и сдержанно.

Глубоко вздохнув, Джессика позволила себе принять помощь, чтобы выйти из автомобиля. Машину отогнали, и Николас взял ее под руку, сопровождая к двери. Она не позволит этому испортить ей настроение, в отчаянии твердила себе Джессика. Она будет разговаривать с ним, есть заказанные блюда, и это пройдет. Она не должна обращать внимания, кого бы они не встретили.

Несколько раз свозив ее на ужин после их свадьбы, Роберт понял, что его юной жене причиняло сильную боль то, как открыто сторонились их его знакомые, и они перестали питаться вне дома, за исключением тех ресторанов, в которых он был постоянным клиентом.

Это был тот самый ресторан, в котором они встретили группу людей, буквально повернувшихся к ней спиной, и Роберт осторожно увел ее оттуда, несмотря на недоеденный ужин, прежде чем она потеряла всякий контроль и разрыдалась на глазах у всех, как ребенок. Но это случилось пять лет назад, и хотя у нее так и не пропал ужас при мысли о еде в таком месте — и особенно в этом ресторане, — она гордо держала голову, без колебаний следуя прямо к дверям, которые швейцар в униформе держал открытыми.