Нина Соротокина - Прекрасная посланница

– Он мне не дядя. Он кузен по матери. Я уже обращалась к нему. Он отказался принимать во мне участие. Он сказал, что я сама виновата, что я играла с огнем, а в России, где все дома деревянные, к огню и пожарам относятся очень серьезно.

– А обо мне ничего при дворе не говорят? – спросила Николь осторожно.

– А что про вас могут говорить? Мало ли кто был в гостях у принцессы. Правда, княгиня Щербатова дала понять, чтобы все окружение Анны Леопольдовны, что называется, не высовывалось. Пока государыня гневается, все должны сидеть, как мыши. Вы карету-то где оставили? У подъезда? На всякий случай не говорите никому, что были у меня с визитом. И еще, прошу вас, верните пропуск во дворец, который я вам дала. Русские говорят: береженого бог бережет. А меня не уберег. Я уезжаю через три дня, – генеральша набрала в легкие новую порцию воздуха и опять начала причитать, как языческая плакальщица. – Мне бы только увидеть мою голубушку. Принцесса Анна в страшном горе. Ее разлучили с Юлией Мегден. Я думаю, что потерю общества графа она пережила с меньшим горем, чем разлуку с верной подругой. Поверьте, она жить не может без Юлии. Не знает, что есть, что надеть, какие романы читать.

Автору тоже жаль принцессу Анну, особенно если окинуть общим взглядом все ее судьбу. Она не любила жениха и потянулась к красавцу Линару. Гнев императрицы, опала, свадьба, далее мимолетная призрачная власть, всего-то год ходила она в регентшах, и, наконец, оскорбительная ссылка в Холмогоры, где она и умерла в возрасте двадцати восьми лет.

Были в России и более страшные судьбы, но грустно, что про Анну Леопольдовну русская историография даже не обмолвилась добрым словом. Передо мной портрет кисти Вишнякова из Романовской галереи Зимнего дворца. Он писан за несколько месяцев до ее смерти уже в ссылке. Сейчас портрет под названием «Анна Леопольдовна в оранжевом платье (с белой повязкой)» выставлен в Русском музее. Про эту белую повязку, которой она на манер простонародных замужних женщин убирала голову, упоминает Миних в своих мемуарах.

Молодая женщина с красивыми, выступающими из богатых кружев руками (впрочем, на портретах Вишнякова у всех красивые руки), на шее жемчуг в два ряда – и больше никаких украшений. Да и само оранжевое платье явно домашнее, простоволосая голова прикрыта косынкой. Леди Рендо пишет в своих «Записках»: «В ней нет ни красоты, ни грации, и ум ее еще не выказал ни одного блестящего качества. Она мало говорит и никогда не смеется…» Миних тоже не видит в ней женщину: «…принцесса Анна была очень невнимательна к своему наряду, часто в спальном платье ходила к обедне, иногда оставалась в таком костюме даже в обществе, за обедом и по вечерам, проводя их в карточной игре с избранными ею особами». И все историки хором пишут, что трудно было найти на роль правительницы менее подходящую кандидатуру.

Понятное дело – неподходящая. А где ее взять подходящую в двадцать два года. Цариц ведь не выращивают в специальных инкубаторах. Они обычные люди. И возвращаясь к портрету, добавлю: лицо как лицо, нос, пожалуй, длинноват, но зато великолепные, живые карие глаза. Чтобы объяснить форму этих глаз, назову только имя актрисы – Одри Хепберн. Помните Наташу Ростову или английскую принцессу из «Римских каникул»? У несчастной Анны Леопольдовны были такие же раскосые по-оленьи глаза.

Бедная девочка, несчастный олененок, лишенный «красоты и грации». Пока ей еще шестнадцать. Пусть со смыслом проживет оставшиеся годы, к сожалению, я не могу сочинить ей поменьше горестей, побольше радостей. Все уже свершилось.

Вряд ли мнение Николь совпадает с авторским, но и ей по-своему было жаль Анну Леопольдовну. Правда, по выходе от мадам Адеркас она о принцессе и думать забыла. Во дворец в ближайшее время ее не позовут, это ясно. Но не это беспокоило Николь. Ей предстояла встреча с Шамбером, от которой она не могла отвертеться. Пока они благополучно переписывались через шведа Карлоса, садовник был пунктуален, неразговорчив и надежен. Через Карлоса Николь и получила очередную записку, в которой ее просили приехать на Невскую першпективу, подле Слонового двора посадить в карету Шамбера и увезти его за город. Ехать с Огюстом в «цветущие луга», куда давеча она приглашала Матвея, ей совсем не хотелось, но у нее не было выбора. Шамбер был не тот человек, с которым можно было спорить.

И вот они сидят в карете. Шамбер по-прежнему обряжен в немыслимое крестьянское платье, на ногах рыжие от времени не чищеные сапоги. Иссиня черная борода лопатой вызывает в памяти шевалье Жюля Ре, прототипа героя известной сказки Перро.

– Зачем вы хотели меня видеть?

– Об этом мы поговорим после.

– Когда – после? – не поняла Николь.

– Когда выйдем из кареты. У вашего кучера тоже есть уши.

– Во-первых, он верный человек, а во-вторых, карета так тарахтит, что я себя-то слышу с трудом.

Шамбер помолчал с минуту, а потом решил, что Николь, пожалуй, права. В лесу тоже могут быть уши, мало ли кто шляется по буеракам в поисках грибов и ягод.

Шамбер задал первый вопрос. Вот оно, соберись, Николь, ты должна выглядеть спокойной и беспечной, и еще меланхолической, как кошка. Так, кажется, говорят англичане? Главное – не горячиться.

– Князь Козловский сказал, что он ничего не знает про эти деньги.

– Понятно, – с готовностью отозвался Шамбер. – А что еще он мог ответить. Вы говорили ему, что мы сообщим Бирону о его подвигах?

– Говорила, – соврала Николь.

– Предлагали поделить деньги на три части?

– Предлагала, – так же уверенно соврала она.

– И каков был ответ?

– Князь сказал, что ему нечего делить, потому что у него нет этих денег. Он клялся всем святым, всем, что ему дорого в жизни.

– Но нам известно, что он расплачивался в деревне этими самыми луидорами, которые Виктор вез в Варшаву. Вы сказали об этом князю?

– Конечно, сказала, но не забывайте, Огюст, что все деньги на одно лицо. Но и здесь князь нашел объяснение.

Во время вашего путешествия он украл из-под сиденья кареты одну бутылку вина и спрятал, чтобы распить ее в конце пути. Утром, после побоища, он достал эту бутылку и обнаружил в ней деньги.

Это было что-то новенькое. Шамбер интуитивно чувствовал, что если в этом рассказе и есть правда, то это только часть правды. Но сейчас уже некогда было добираться до сути. Он понял, что проиграл. Тем более важным было взять реванш в другом, уже не личном, а политическом деле.

Разговаривая с Шамбером, Николь мысленно расставляла вешки на пути, раскидывала камешки, словно Мальчик-с-пальчик. Впрочем, так же она разговаривала с Матвеем, но князь никогда не возвращался к трудно проходимым, уже оговоренным темам. Он только сто раз на день спрашивал: «Ты меня любишь? Нет, ты правда меня любишь?» Для ответа на эти вопросы не нужны были ни вешки, ни камешки.