Валентина Мельникова - Горячий Ключ

Кроме того, стоит учесть, скольких бандитов он успокоил навеки.

Он прикинул расстояние от бочек до контейнеров и подумал, что бочку вряд ли удастся спустить вниз без грохота и шума. Но насколько Шевцов помнил, недалеко от сторожки валялось ведро с проржавевшим дном, и если заткнуть дыру травой, то вполне можно набрать солярки и керосину из бочек и облить контейнеры. Запалить их не составит труда, а потом, когда огонь займется, бандиты выскочат из сторожки, и он перестреляет их из-за камней, как перепелок.

Действительно, хватило пяти ведер, чтобы огонь запылал. К тому же Шевцов успел привалить к ним несколько длинных и сухих веток, и вскоре деревянные контейнеры превратились в огромный костер.

Бандиты, выскочив из сторожки, ошалело уставились на пламя, потом принялись палить из автоматов во все стороны и что-то громко кричать на своем языке. Откуда-то сверху раздались ответные крики, и, не раздумывая ни секунды, Евгений полоснул очередью по незадачливым часовым. Оба упали, но у него уже не было времени выяснять, живы они или убиты. На бегу он успел заметить, что крыша сторожки тоже вспыхнула, и подумал, что, пока подоспеет помощь, от нее и контейнеров останутся одни головешки.

За час до рассвета, когда только-только посерело небо, Дмитрий и Павел решили покинуть свое ночное укрытие. Снег перестал идти, но дул пронизывающий ветер, и видимость была не больше десяти метров. Павел поразился: внизу во нею уже царствует лето, здесь же настоящий февраль, а ведь разница по высоте не более километра. Он прокричал Дмитрию в ухо:

— Ничего себе сквознячок, как бы не сдуло!

Незванов повернул к нему лицо, искаженное от холода и ветра, и спросил:

— Как у тебя грудь? Болит?

Грудь у Павла болела страшно, но он вымученно улыбнулся и сказал:

— Пустяки, дело житейское! Я за тобой, как нитка за иголкой, куда угодно пойду.

Они решили оставить себе лишь одеяла, которые накинули на плечи поверх курток, да рюкзак Агнессы с веревками и двумя оставшимися банками тушенки. Автомат Дмитрий повесил на плечо, и они пошли вниз, обойдясь на этот раз без завтрака и бросив все остальные веши, рассудив, что лишний вес во время этого последнего отчаянного броска будет им не по силам.

Склон шел полого вниз, и, если бы не ветер, они достаточно быстро смогли бы его преодолеть даже с учетом, что Дмитрий с трудом волочил ногу, а Павел при каждом вдохе и выдохе едва сдерживался, чтобы не застонать от боли. Но ветер неистовствовал, бросал в них клубы снежной пыли и ледяной трухи, больно коловшей лицо, и неимоверно мешал движению.

Втянув голову в плечи, Павел смотрел себе под ноги, стараясь прикрыть лицо капюшоном от жгучих ударов ветра. Дмитрий шел впереди. Раненая нога задеревенела и все время подворачивалась, но он был рад, что хотя бы не чувствует боли. Он то и дело проверял путь ледорубом, понимая, что это мало что дает и, если впереди окажется обрыв, им несдобровать.

Конечно, будь он один, то шел бы быстрее даже с раненой ногой, но приходилось учитывать состояние Павла и необходимость помогать ему. Да и самому тоже надо было экономить силы, отнюдь не безграничные. Согнувшись в три погибели и прикрывая лицо ладонью, он попытался рассмотреть сквозь раздвинутые пальцы, что впереди, и чертыхнулся — по-прежнему одна крутящаяся серая мгла.

«Скорее бы рассвет, — подумал он вяло, — может, с восходом солнца хоть немного потеплеет».

Веревка вдруг натянулась, и Дмитрий оглянулся.

Павел рухнул на снег и лежал, сжавшись в позе плода в материнской утробе. Дмитрий с трудом добрел до него и попытался поднять. Холод и усталость вытянули из Павла все силы, а боль в груди, видно, окончательно доконала его. Он лежал на снегу и был не в состоянии пошевелить ни рукой, ни ногой. Но смотрел осмысленно и прошептал посиневшими от холода губами:

— Оставь меня, Дима! — Он с трудом сглатывал слюну. — Я больше не могу. Без меня ты дойдешь быстрее.

Дмитрий молчал. Павел прохрипел:

— Елы-палы, проваливай отсюда!

Голос его прозвучал едва слышно, а ему казалось, что он кричит громко и с надрывом. Последние силы оставили его, и он потерял сознание.

По-прежнему молча Дмитрий наклонился над ним, поднял под мышки, подсел под него и с громадным усилием взвалил себе на плечи. Ногу сразу же пронзила резкая невыносимая боль. Дмитрий шатался от груза и слабости, но заставил себя сделать шаг вперед. Затем еще один… Еще… Еще…

Он шел поперек склона, постепенно спускаясь вниз, с хрипом втягивая воздух и матерясь сквозь стиснутые от боли зубы. Порой ему казалось, что его жилы не выдержат напряжения и лопнут, как натянутые струны. По его лицу тек и застревал, замерзая, в отросшей бороде пот вперемешку со слезами. Руки Павла болтались сзади и при каждом шаге колотили Дмитрия по пояснице. Вначале это раздражало его, но потом он просто перестал ощущать удары. Тело его, казалось, было мертво, и лишь крошечная искорка сознания, поддерживаемая остатками воли, все еще теплилась в мозгу и заставляла переставлять ноги. Он не видел ни снега, ни неба, внезапно проявившегося в вышине, ни вершин, ни обрывов. Он ничего не видел, в глазах стояла сплошная мгла, пробиваемая редкими мерцающими всполохами. Но словно кто-то невидимый вел его сквозь нагромождения камней и сугробов к теплу, свету, зеленеющей внизу тайге.

Раненая нога в поисках точки опоры выделывала замысловатые вензеля. Она совсем занемела и ничего не чувствовала. Крошечный импульс в мозгу помимо воли Дмитрия руководил: медленно, очень медленно — ногу вперед. Обопрись. Хорошо. Теперь тяни другую. Так. Отдохни.

Шаг… остановка… опора… подтянуть ногу… шаг… остановка… опора… подтянуть… шаг… остановка… опора… подтянуть… шаг… Что-то яркое проявилось вдруг перед его закрытыми глазами. Дмитрий разлепил веки и почти ослеп от светящих прямо в лицо солнечных лучей. Он остановился, зажмурившись от рези в глазах, но успел заметить деревья и проблескивающую сквозь них серебристую полоску.

Он снова открыл глаза и посмотрел вниз на тайгу и проглядывающее сквозь деревья большое водное пространство. Они все-таки вышли к озерам!

Он облизал холодные губы и, задыхаясь от радости, прошептал:

— Пашка, мы дошли! Мы дошли!

Но Павел не слышал. Его безжизненное тело кулем свисало с широкого плеча Дмитрия.

Глава 34

Павлу было тепло и удобно, что значило для него одно и то же. Странно, пронеслось у него в голове, почему снег такой мягкий и теплый, И пахнет чесноком и сеном. И качается… Он открыл глаза и увидел над собой сияющую голубизну. Он заморгал, свет был слишком ярок и шел, кажется, отовсюду. Павел вновь закрыл глаза и, поддавшись убаюкивающему покачиванию, стал тихо соскальзывать в прежнее бессознательное состояние. Лишь на секунду мелькнула мысль: «Где Дима?» — и все опять исчезло.