Андрей Остальский - Синдром Л

А в трубке бубнят: наши люди проявили исключительный героизм, ее спасая. Особенно капитан такой-то. Но я это все про героизм мимо ушей пропускал. Требовал показать мне дочь скорей.

Поместили ее почему-то в ваш ведомственный госпиталь. К вечеру наконец оформили мне пропуск — долго очень не могли с начальством согласовать. Как это такое? Штатский, да еще с плохой анкетой. Да в госпиталь КГБ… Но к шести вечера пустили все-таки. Сопровождал меня некий молодой человек в белом халате, но с военной выправкой. Смотреть на Сашеньку без рыданий невозможно было, я вам уже описывал. Она меня не узнала, но я и не настаивал, понимал: ей покой нужен, никаких сильных эмоций, даже положительных. Собрался уходить. Сопровождающий вдруг говорит:

— Константин Сергеевич! Не хотите на минуту заглянуть к нашему герою, капитану такому-то? Он тут, в соседней палате. Не хотел я, вовсе не хотел на него смотреть. Но, с другой стороны, что, если человек действительно, собой рискуя, ранения серьезные получив, мою дочь спас? В общем, дал я себя уговорить, заглянул в палату. А там в кровати лежит тело, все совершенно забинтованное — перебинтованное… Только лицо открыто и представляет собой сплошной кошмарный кровоподтек. Короче говоря, лежит тело совершенно неподвижно и вроде даже не дышит. Я говорю: он вообще-то как? Вы уверены, что он, извините, живой? Живой, живой, говорят мне. Только что разговаривал. Не похоже, подумал я, но спорить не стал.

Саша, слава богу, быстро стала потом поправляться. Физически. Но вот с головой… С головой до сих пор проблемы.

— И в чем же они выражаются? — спрашиваю. А сам дышать боюсь.

— Сейчас я расскажу вам, но только это абсолютно между нами, прошу, не выдавайте меня Сашеньке. Для нее будет новой травмой, если узнает, что мы эту тему с вами обсуждали. Но скрыть я это от вас тоже не могу. Так вот. Представьте себе, она почему-то вообразила, что у нее там, среди этих бандитов рыночных, вспыхнул неземной страстный роман с благородным чеченцем по имени Рустам. Что он — любовь ее жизни. Что она не может его забыть. Не может пережить, что он, видимо, погиб. Но этого всего никак не может быть, как вы понимаете. Потому что Рустама изображал как раз этот несчастный капитан, и пробыл он среди бандитов всего ничего — вряд ли даже на часы можно счет вести. Какой там роман! Кроме того, она вообразила, что она находилась в заложниках несколько месяцев, и как мы ей ни внушаем, отказывается верить, что и недели она там не пробыла, в подвале этом. Ей назначили длительный курс лечения, лучшие психиатры и психиарты с ней работают. Лекарства самые эффективные в ход идут… Но прогресс невелик. У нее — Синдром Л. Ложная память. Слышали о таком, Александр?

— Да, — сказал я. — Кое-что слышал в последнее время.

— Говорят, это значит — Синдром Лжи.

— О, это уже третий вариант расшифровки этого названия, — пробормотал я. — Ну да неважно.

— Я вам честно скажу, Александр… В сердце моем, конечно, бушует отцовская ревность. Но умом я понимаю — это добрый знак, что вы появились. Что вы вытесняете этот фантом, этого так называемого Рустама, он же капитан, выскочила опять из головы его фамилия. Простая такая русская фамилия… Потом вспомню… Но что я хочу сказать: помогите, помогите, Саша, вернуть мою дочь к нормальной жизни, спасите ее от демонов. Помогите ее вылечить. И вам воздастся сторицей!

— Клянусь, я сделаю все, что в моих силах! — воскликнул я, и в носу у меня защипало. «Рановато в сентиментальность ударился, — скептически прокомментировал нюх. — Ты же все еще офицер ГБ. Несовместимо с сентиментальностью!» — «Пошел к черту!» — огрызнулся я и пошел обниматься с Фазером. После этого мы вернулись — каждый на свое место. Попили водички. И я говорю:

— Константин Сергеевич! Так выжил ли этот офицер, капитан?

— Кажется, выжил… Но к контактам с ним я не стремился.

— А он? Он — тоже не стремился?

— Нет, не объявлялся, никак себя не проявлял.

Я хотел сказать, что теперь уже, наверно, не появится. Но не успел. Потому что в этот момент Фазер достал какую-то бумагу из буфета. И закричал радостно:

— Вот она, вот она! А я-то везде ищу ее! А она — вон она где!

— Что, что вы нашли?

— Бумажку, на которой я записал имя этого капитана, спасителя нашего…

Я подался вперед. Очень мне было интересно, кто же окажется этим коллегой. Этим героем.

— Не томите, Константин Сергеевич! — просил я. — Прочитайте наконец.

— Да, мне очки давно пора менять… зрение вообще стало так быстро портиться… Так, дайте разобрать… А вот, кажется, прочитал. Александр — надо же, еще один Александр…

— А фамилия, фамилия его как?

— Сейчас… Га… Га…

«Кто у нас еще на «Га», кроме меня, — думал я. — Ну, во-первых, Гаврилов. Но он капитана совсем недавно получил… И он не Александр никакой, а Дмитрий… Гатов… Но Гатов, наоборот, уже подполковник, а три года назад в майорах ходил… правда, звание Фазер мог и спутать… Но Гатова Ваней зовут».

Фазер повернулся ко мне с торжествующим видом и объявил радостно:

— Александр Ганкин! Вот. Точно совершенно! Капитан Александр Ганкин. Вот как капитана того зовут.

Я сидел, молчал и смотрел на Фазера. В своем ли он уме? В своем ли я? Или он, а может, мы оба — тоже жертвы Синдрома Л.?

Надо положить конец безумию. Я точно знаю, что я не герой. Или, по крайней мере, не тот герой, о котором мы говорили полвечера. Никаких таких подвигов я не совершал. Ни три года назад, ни раньше и ни позже. И уж точно я — не Рустам… Или это как раз все-таки вызывает маленькое такое, гложущее сомнение? Почему-то червячок такой сосет.

После того, что произошло, я почему-то не мог обратиться к Фазеру просто по имени-отчеству. Но как его называть — господином или товарищем? Или гражданином?

Нет, невозможно!

— Товарищ… (не звучит)… господин… (это лучше, но не намного) гражданин…

Я лепетал подряд все эти обращения. А Фазер смотрел на меня с изумлением.

Я решился наконец:

— Господин Верницкий, смею вас уверить…

— Что? Что вы сказали? — воскликнул он.

— Товарищ Верницкий, я хотел бы объяснить…

— Погодите объяснять, — сказал академик. — Почему вы называете меня Верницким?

— А разве вы не Верницкий? — теперь уже поражен был я. — Но Сашенька сказала мне, что ее фамилия Верницкая…

Фазер захохотал. Он смеялся взахлеб, хлопая себя ладонями по ляжкам.

А мне было не до смеха. Я смотрел на него и думал: «Кажется, выяснилось, кто из нас сумасшедший». Но он вдруг резко остановился. Сказал:

— Ничего более смешного не слышал лет двадцать. Бывают же замечательные недоразумения. Саша, моя фамилия — Царев. Я — академик Царев. А Сашенька наша поленилась поменять фамилию после развода. Верницкий — это был ее первый муж. Она выскочила за него в девятнадцать лет, и брак продлился, по-моему, не больше двух месяцев. Этот Верницкий, это был такой тип…