Елена Арсеньева - Сыщица начала века

– Поосторожнее с Лешковским, – приказывает Георгий. – Этот соколик из запертой клетки улетит, так что в оба глядите!

– Не уйдет, ваш-бродь! – храбрятся агенты, но руки их вцепляются в Лешковского мертвой хваткой.

Тут Георгий увидел меня и улыбнулся:

– Не усидели в чуланчике? И правильно. Ну волноваться больше не о чем.

– Я ничего не… – начала было я вялыми, непослушными губами, но Смольников прервал меня:

– Вы ничего не понимаете, да, это верно. Но прошу вас потерпеть еще немного. Преступники наши уже никуда не денутся. Сейчас агенты Хоботова поедут на квартиру Вильбушевича и произведут обыск. Завтра мы все соберемся в прокуратуре, все расставим по местам. А сейчас вас отвезут домой.

– Нет! – вскрикиваю я в ужасе, что останусь одна. Как я могу уехать, покинуть его? Я, которая стала его вещью, его частью? Неужели он не понимает этого?!

– Ради бога… – бормочет Георгий чуть слышно, отводя глаза и безудержно краснея. – Вы не понимаете, как выглядите. Ваше платье… К тому же могли… могли остаться следы… Будьте осторожны с Павлой, она мгновенно догадается о том, что произошло! Мы обсудим все завтра, а сейчас надобно расстаться, умоляю вас!

Я иду, безотчетно переставляя ноги, в голове гудит, словно меня только что ударили дубинкой. Не хочу обдумывать его слова, иначе завизжу, заору от стыда! Он имел право это сказать. Теперь он имеет право сказать мне все, что взбредет в голову, сделать со мной все, что захочет.

Мне чудится, все окружающие пялятся на мое платье, порванное на груди его нетерпеливыми руками, на мою измятую юбку, норовят посмотреть на меня сзади… А вдруг и правда остались следы?!

Домой, скорей домой!

Иду, стараясь как можно бодрее переставлять ноги. На ходу поправляю волосы, воротничок. Заставляю себя не думать о том, как выгляжу. Куда важнее узнать, откуда тут взялась полиция! И почему Красильщиков идет сам, без всякой охраны?

Вот мы на крыльце. У калитки несколько пролеток, полно народу. Мелькает знакомое лицо – это агент сыскного Рублев. Я мимолетно улыбаюсь ему и тут же забываю о самом его существовании. Вдруг сквозь толпу пробивается какая-то женщина. Слышу крик:

– Пустите меня! Пустите!

Да ведь это Дарьюшка! Она бежит как сумасшедшая, с такой силой расталкивая полицейских, что ражие мужчины разлетаются в стороны.

– Евгений Юрьевич! – кричит она. – Женя! Женечка!

«О господи, – думаю я с острым приступом жалости. – Значит, все-таки она носила этот медальон потому, что там был его портрет!»

Вот она увидела Лешковского, которого как раз в эту минуту агенты подсаживали в пролетку, замерла, прижав руки к груди, – и тут же кинулась к нему со страшным стоном:

– Не троньте! Не трогайте его! Он тут ни при чем, это я сама, сама ее убила! Он не виноват!

Лешковский замирает, оборачивается… смотрит на Дарьюшку, но не говорит ни слова. И под этим его взглядом она вдруг сникает, опускается наземь, согнувшись, сделавшись маленькой и жалкой, а потом начинает безудержно рыдать, уткнувшись лицом в землю и орошая ее обильными и горькими слезами.

Нижний Новгород. Наши дни

Рядом резко вздрогнула Света.

– Чемоданчик поставьте, – послышался тот же сдавленный голос. – Вытянуть руки, быстро!

Холодное, твердое – да это же ствол пистолета, с каким-то отстраненным ужасом поняла Алена – больно ковырнуло шею. Пришлось протянуть руки вперед, и кто-то немедленно высунулся из тьмы подъезда и проворно захлестнул запястья пластырем. Шорох рядом – то же проделали со Светой.

– Закрыть глаза! Закрыть, я сказал, не то вам же хуже будет.

Когда к лицу плотно прилегла полоса пластыря, Алена поняла, что совет был гуманным. И она мгновенно послушалась следующей команды:

– Рты закрыть.

Ох, как стянуло кожу на щеках, на губах…

«Теперь буду знать, что испытывает человек, у которого рот и глаза заклеены пластырем. Когда-нибудь напишу…»

«Напишешь? Думаешь, будет шанс?» – спросил перепуганный голос, который Алена привыкла слышать только ехидным. Да это же голос Елены Дмитриевны Ярушкиной… Ишь, задергалась!

«Шанс будет. Если бы нас хотели убить, уже убили бы на месте», – ответила Алена Дмитриева, и Ярушкина облегченно вздохнула, исчезая из сознания детективщицы.

Вовремя смылась! Чья-то рука подхватила Алену под локоть и повлекла вперед.

– Не дергаться! – прошипел кто-то рядом, и Алена поняла, что дергается, судя по всему, Света. Ну, пока смысла нет. Надо впитывать впечатления – те, что доступны.

Впечатления подсказывали, что они прошли подъезд насквозь. Правильно – в доме, где жила Алена, у подъезда тоже два входа (выхода). Один, парадный, должен вести на улицу, но он заколочен, как излишняя роскошь. А здесь – не заколочен. Или расколочен нарочно.

– Четыре ступеньки, – шепнул сдавленный голос. – Осторожно, не споткнитесь.

Скрип, удар студеного, свежего воздуха по вспотевшему лицу. И тотчас – душная, бензиновая духота.

– Быстро в машину! Осторожно, высокие подножки.

«Хорошо придумано! – мрачно подумала детективщица. – Использую обязательно. Если будет шанс…»

Алена подняла ногу повыше и попала точно на ступеньку. Кто-то помог ей – вернее, их было двое. Один подталкивал сзади, другой подтянул из машины.

Потом охнула Света – наверное, споткнулась на подножке. Через мгновение Алена ощутила, что она сидит рядом.

Машина мягко тронулась.

«Наверняка стекла тонированные, – подумала Алена. – Никто не увидит, что в машине сидят женщины с заклеенными ртами и глазами. Тонированные стекла, мягкий, словно вкрадчивый, ход, удобные, просторные сиденья, запах хорошей кожи – это дорогая иномарка. Судя по высоте ступеньки, какой-нибудь джип. Или «Ровер», или «Лендровер», или… да что угодно может быть: я ведь совершенно не разбираюсь в марках машин! Но главное, бесспорно, – дорогая машина. Значит, нас похитили не затем, чтобы вытащить из Светиных карманов ампулы с наркотиками, и не для того, чтобы стребовать жалкий выкуп с полунищих врачих «Скорой». Интересно, знают они, что я не фельдшер? Наверное, знают, очень уж тщательно все продумано! Вызов был ложным, и, давая его, они заведомо не сомневались, что пошлют именно линейную бригаду – раз, что в ней нет обычного фельдшера – два. Им нужна не бригада вообще – им нужны конкретные люди. Кто именно – я или Света? Или мы обе? Почему, по какой причине? Что может нас объединять?»

Ответа на этот вопрос пока не находилось. Логическая цепочка беспрестанно прерывалась страхом, который вызревал где-то пониже желудка, мучил, словно разгорающаяся язва, и так и норовил вырваться криком. Но рот был заклеен, и крик метался по телу, бился в горло, в голову, в грудь изнутри, как некое существо, которое ищет выхода из темницы и не может его найти. Алена чувствовала, что ее трясет от этого глубоко запрятанного ужаса.