Татьяна Устинова - Близкие люди

– Все вы поняли, – проговорил Степан устало.

Ему казалось, что к лицу у него прилипла тонкая целлофановая пленка, сквозь которую невозможно дышать и почти невозможно видеть. И все время хотелось ее содрать. Он то и дело тер лоб и щеки, но содрать проклятую пленку никак не удавалось.

– Но… он хотя бы… жив? – осторожно спросила Ингеборга, во все глаза глядя, как Степан снимает ботинки. Зачем-то он сел на пол, прямо под дверь, и вяло поддавал одной ногой другую в надежде, что ботинок снимется сам.

– Он в больнице.

Ингеборга перевела взгляд на его лицо, и он добавил, сердито пытаясь содрать проклятую пленку:

– Жив, жив. Если бы был… не жив, был бы в морге, а не в больнице!

– А что за машина его сбила?

– Откуда я знаю! – сказал он с досадой. – Обыкновенная машина. Зеленая.

– Она его случайно сбила?

– Она его сбила уж точно не случайно! Его тоже должны были убить, но почему-то не убили. Хотел бы я знать, кого должны убить следующим…

Ингеборга смотрела на него с ужасом.

Он все пытался содрать с ноги ботинок, а потом, очевидно, поняв бесплодность своих попыток, тяжело поднялся и зашаркал по коридору.

Он зашел в комнату к Ивану и немного постоял рядом с ним. Иван сопел ровно и успокоительно – от души. Было время, когда даже во сне он дышал длинно и тяжело, с протяжными нервными всхлипами.

Все прошло. В Ивановой жизни все теперь хорошо. Насколько это возможно.

Степан осторожно потрогал золотистый затылок и повыше натянул толстое клетчатое одеяло – в комнате в связи с наступившими майскими морозами было прохладно.

Странное дело. Под одеялом оказался медведь, тот самый, которого он купил после того, как идиотка Клара выбросила Леночкиного. Иван нового медведя не признавал, и медведь коротал свой век на книжной полке. Степан оглянулся и посмотрел. На книжной полке медведя не было.

Худая рука с острым шишковатым локтем прижимала медведя к ровно дышащему боку, к синей байковой пижаме, надетой по случаю холодов.

Степан еще раз оглянулся на книжную полку. Это был действительно тот самый медведь.

Наверное, все дело было в том, что он так сильно устал. А может, в том, что сегодня на людной улице он своими глазами видел, как тонна металла пыталась погубить близкого человека и почти погубила его, а он, Павел Степанов, даже не мог двинуться с места, чтобы помочь, предупредить, спасти…

А может, дело было в чем-то еще, чего Павел Степанов пока не понимал. Отказывался понимать.

Он выскочил из комнаты Ивана, как будто обнаружил, что ошибся дверью и попал в чью-то чужую комнату.

– Что с вами? – спросила Ингеборга, мимо которой он промчался на всех парах, отчаянно топая уличными ботинками.

– Уезжайте! – приказал он сквозь зубы, но даже не притормозил. – Уезжайте сейчас же!

После чего заперся в ванной.

Вода успокоительно и мощно запела в новеньких трубах.

Из блестящего крана она широким веером летела в белоснежную ванну с такой силой, что казалось, кипит.

Сгорбившись, Степан сидел на краю и тер, тер лицо. Он был уверен, что если перестанет тереть, то обязательно заплачет, и это будет означать конец всей его жизни. Последний раз Павлик Степанов плакал в детском саду, когда воспитательница прогнала его с деревянной, ярко раскрашенной лошадки.

Это была не лошадка, а мечта. Ничего ему так не хотелось, как посидеть на этой лошадке. Но детсадовскими правилами это было почему-то запрещено.

– Лошадка, – проговорил он с усилием и перестал скрести лицо.

Воды в ванне было уже много. Он подставил руку – горячая. Ему хотелось, чтобы вокруг него было очень много горячей воды.

Белов в больнице, и его жизни, как сказали врачи, а потом еще менты, ничто не угрожает. Зеленая машина – ясное дело! – не найдена.

“У кого из ваших сотрудников есть зеленые “Жигули” пятой модели?”

“Понятия не имею. Я знаю, какие машины у моих замов. Знаю, какая машина была у Петровича и какая у Саши Волошиной. Ни одна из них не похожа на “Жигули” пятой модели”.

“Кажется, это не первое чрезвычайное Происшествие в вашей конторе?”

“Не первое. В середине апреля у нас погиб рабочий, а несколько дней назад мы похоронили нашего прораба”.

“Надо же, сколько интересных совпадений! А говорят еще, что вы ведете в Сафонове какую-то почти нелегальную стройку, что вы там храм снесли, а на его месте то ли магазин сооружаете, то ли автобусную остановку, то ли сортир.

Степан подставил лицо под жесткие струи воды, которые больно хлестали и сверкали, как алюминиевая проволока, зато, кажется, сдирали проклятую пленку.

Кому мог мешать его зам? За что его пытались убить? Не было ли у него связей в криминальном мире? Не проигрывал ли он много в казино? А наркотики? А проститутки? Какие именно – девочки или мальчики? Сколько у него детей и есть ли внебрачные? Почему вы встретились на тротуаре около конторы? Вы всегда так встречаетесь или только сегодня?

Степан долго и тяжеловесно соображал, в чем именно его подозревают и почему он должен отвечать на какие-то совершенно идиотские, беспардонные вопросы, да еще отвечать так, как будто он оправдывается и никак не может оправдаться.

Нет, он не знает, где именно его второй зам. У них не принято весь рабочий день сидеть в офисе. У них несколько объектов по всей Москве, и они должны контролировать все Чернов может быть где угодно – в Сафонове, на Профсоюзной, на складе в Балашихе. Это очень просто проверить, нужно только позвонить.

“Не нужно никуда звонить, если нам понадобится, мы все уточним сами. Сколько всего сотрудников у вас работает?”

“Я никогда не считал. Я точно знаю, сколько сотрудников у меня в офисе, а сколько еще на объектах вместе с рабочими… Это лучше уточнить у прораба”.

“Ваш прораб, кажется, недавно скончался?”

И так без конца. И все снова. И потом сначала. И еще раз И два. И три.

Очень решительно Степан завернул горячую воду и до упора отвернул холодную. Сразу стало нечем дышать, и по-, казалось, что через минуту разорвется сердце.

Нужно терпеть. Нужно дышать. Ничего другого не остается.

Он вылез из ванны, радуясь, что зеркало запотело так, что рассмотреть в него ничего невозможно. В данную секунду он отчаянно не желал себя рассматривать.

Офисная одежда кучей лежала на полу, поверх ботинок.

Степан посмотрел на кучу с отвращением. Он не станет к ней даже прикасаться. Ничего такого. Она полежит до завтра на полу, а завтра явится Клара Ильинична… нет, не Клара, а кто там теперь у него работает, и соберет всю кучу.

Сопя, он кое-как обернул себя полотенцем и открыл дверь.

В коридор сразу повалил пар, и, пошарив рукой, Степан включил вытяжку, которая бодро и негромко загудела.