Татьяна Устинова - Большое зло и мелкие пакости

— Маня, я приехал, — объявил Потапов, морщась и стаскивая ботинки. — Ты как?

— Хорошо, — ответила она радостно. Охнул диван, очевидно, она пыталась подняться, чтобы выйти ему навстречу.

— Лежи! — прикрикнул Потапов. — Я сейчас подойду.

Он закрыл дверь за медсестрой и вошел в комнату. Маруся сидела на диване, и ее необыкновенные глаза сияли.

— Ну что? — спросил Потапов, подошел и неожиданно ее поцеловал.

Как будто так и полагалось, Маруся прижалась к нему и обняла за шею худыми желтыми руками. Шершавый локоть попался Потапову под ладонь, и он осторожно его погладил.

Уткнувшись куда-то в его шею, Маруся замерла. Под хрустящей и переливающейся от крахмала рубашкой Потапов оказался жилистым и твердым, хотя Маруся подозревала, что он хлипкий и худосочный, как холодец “Студенческий” в институтской столовке.

Он стоял, неудобно наклонившись, и Марусе вдруг стало страшно. Страшно и неловко.

— Митя, — сказала она и отцепила от него свои руки, — ты… ты с работы?

Он выпрямился, посмотрел на нее и усмехнулся.

— Я с работы. Не надо так пугаться, Маня. Ничего предосудительного я делать не намерен.

— Я и не думала, что ты…

— Вот и не думай, — сказал он уже в дверях. — Тебе звонила твоя подруга?

— Звонила, — сказала Маруся и потянулась, чтобы взять со столика зеркальце. Ей казалось, что щеки у нее горят просто неприлично. — Сказала, что у нее дел полно, и она пока не приедет. Это так странно, Мить. И так на нее не похоже.

— Она только из командировки вернулась, вполне возможно, что у нее полно дел, — Потапов мелькнул в коридоре, уже в майке и джинсах, — кроме того, она знает, что здесь я, и вполне может пока на вахту не заступать.

— На какую вахту? — спросила Маруся.

— Они несли вахту у постели раненого товарища, — объявил Потапов, появляясь в дверях. — Сегодня ты ешь куриный бульон и малину. Земляники не было. Пардон.

Он развлекался, и Маруся пыталась не пялиться на него ежесекундно. Особенно после его неожиданного поцелуя.

Разве она может думать о поцелуях Потапова?! Он появился в ее жизни внезапно, и в любую секунду он так же внезапно из нее исчезнет, и именно это будет правильно. Неправильно то, что сейчас он возится на ее кухне, и то, что он поцеловал ее, когда вошел. Поцеловал так, как будто ему и вправду хотелось ее поцеловать.

— Завтра я встречаюсь с Сидориным, — сказал Потапов из кухни, — Маня, ты вполне можешь подняться, бульон я уже разогрел. Лия Мамедовна передавала тебе привет.

— Кто такая Лия Мамедовна?

— Моя домработница. Или ты думаешь, что я сам варил бульон в кабинете?

Маруся доплелась до кухни и уселась на стул. Специально для нее Потапов принес на кухню стул из комнаты.

— Ты здесь, а домработница в твоей квартире?

— На даче, — поправил Потапов. — Я почти не живу в квартире. А что тебя изумляет?

— Митька, у тебя своя жизнь, а ты вместо того, чтобы ею заниматься…

— Маня, мы это уже обсуждали! Я не хочу начинать сначала. Ешь свою малину и молчи.

Она посмотрела на него и засмеялась. Никогда в жизни она не смеялась просто потому, что ей нравилось смотреть на мужчину.

Она не станет думать о том, что будет с ней, когда он вернется в свою жизнь. Она не станет постоянно прикидывать, как ужасно она ему не подходит. Она не станет думать, что именно сказала ему мать после своего исторического визита.

Она будет жить только одной секундой — вот этой самой, в которой Потапов жарит на ее плите свои антрекоты, ставит перед ней стеклянную мисочку с малиной — парадную, “гостевую”, вытащенную из комнатного серванта, он не знает, что она парадная, и уже во второй раз дает в ней Марусе ягоды. И еще она будет вспоминать, как он ее поцеловал, когда вошел. Как будто так и надо. Как будто он делал это всегда.

Нет, об этом как раз нельзя думать!

— А с Вовкой ты зачем встречаешься? — Она спросила, просто чтобы что-нибудь спросить.

— Мне нужно, — сказал Потапов рассеянно. — Сегодня ко мне приезжал Линкольн Пауэлл. Был мрачен.

— Кто такой Линкольн Пауэлл?

— Префект полиции. Ты что, не читала Альфреда Бестера?

— Я вообще-то серая, Потапов, — сказала Маруся, — это ты у нас образованный.

— Я у вас образованный, — подтвердил он, ловко переворачивая антрекоты. В первый раз они у него все время шлепались обратно в кипящее масло, сердито брызгая на джинсы. Он был горд, что так наловчился. — Это меня бабушка приучила читать. Я в детский сад не ходил по слабости здоровья, а сидел дома с бабушкой. Мы с ней валялись на диване и читали все подряд.

— Мить, а ты… тебя никогда не беспокоило… ты не страдал от того, что…

— Не страдал, — сказал Потапов и выложил свой антрекот на тарелку. — Мне было все равно. У меня были родители, которых я очень любил, и брат с сестрой. Они меня баловали, как могли, я же последний ребенок как-никак. Знаешь, я карьерой стал заниматься, чтобы родителей повезти отдыхать. Они никогда в жизни никуда в отпуск не ездили. Зато теперь каждый год.

— А почему ты в школу в Москве ходил, а не в своем Жуковском?

— Бабушка в Москве жила, а дома меня в школу некому было водить. Все же работали. Вот я в Москве и учился.

— А зачем к тебе приезжал… префект полиции?

Потапов задумчиво жевал. Сообщать Марусе о том, что капитан приезжал спросить про его записку, адресованную Дине, он не стал.

— Он сказал, что я должен за тобой смотреть. Как я понял, у него ничего не клеится, и он просит нас быть осторожнее.

Из-за того, что Потапов сказал “нас”, Маруся пропустила мимо ушей все остальное. Почему осторожнее? Зачем осторожнее?

— Маня, ты бы подумала, кто может так тебя ненавидеть, чтобы убить. А? Может, ты с кем-то дружила или встречалась?

— Только с Димочкой Лазаренко, — сказала Маруся, и Потапов перестал жевать, — но это было давно.

— Ты дружила с Димочкой?

— Нет. Но я его сильно любила. И даже Федора родила.

Потапов помолчал.

— То есть Федор — сын Димочки?

— Да.

— И Никоненко об этом знает?

— Да.

— И, насколько я понимаю, Димочка и есть твоя самая большая любовь. Помнишь, ты мне говорила?

— Да.

— Что ты заладила — да, да! — сказал он раздраженно и сунул свою тарелку в раковину.

Пока ее “большая любовь”, о которой он все время помнил, не имела ни имени, ни облика, она его как бы не касалась. Когда выяснилось, что это Димочка Лазаренко — Димочка, с его многозначительными усмешками, с его холеным лицом, с его замашками знаменитости! — Потапову стало противно.

Он говорил себе, что ему не может быть до этого никакого дела. Его не касается ни прошлая, ни настоящая, ни будущая Марусина жизнь. Он здесь, пока… пока ей нужна защита, а потом он вернется обратно. К Зое. К себе.