Слуги этого мира - Мира Троп
Отвлечься от тренировки Наставник позволил себе еще раз, уже во второй половине дня. После теоретического занятия отпустил учеников на охоту, и услышал, как Си-Тэ и Ан-Ин препираются друг с другом по теме урока.
– Вот вам вопрос, – крикнул он им, когда Ан-Ин особенно резко стал отстаивать религию понравившейся ему цивилизации. Ученики повернулись к нему. – Два существа разных вероисповеданий встретились. И оба доказывают друг другу правоту своих взглядов. Итак, кто из них идиот?
– Идиота нет? – предположил Си-Тэ.
– Еще варианты?
– Идиоты оба? – решился Ан-Ин.
Наставник велел им подойти. И дал ученикам по подзатыльнику такой силы, что зашипели и присели от боли те, кто за разборкой наблюдал.
– Идиоты – вы, раз и впрямь взялись их судить. Все, что вам позволено делать – помогать двум несогласным находить компромисс. Судить их своим ограниченным умом – не ваша работа. И чтоб больше я подобной наглости от вас не слышал.
За сутки до рокового дня Наставник вместо обычной тренировки занял учеников приведением лагеря в порядок. С самого утра они прибирали окрестности, латали полосу препятствий; лишь раз, да и то нехотя, сходили на охоту. Наставник внушал им, что они, напротив, именно сейчас должны были поесть как следует, но те съели по два-три куска мяса – и только. Ученики натягивали улыбки и говорили, что нагуливают аппетит на «взрослую жизнь». Но никто не смеялся, потому что каждый думал об одном и том же: возможно, голод они испытывают последний раз.
С того дня, как Ку-Ро убил имэн в лагере, прошло не так много времени, но думали йакиты о нем как о минувшей тысячу лет назад жизни. Многогодовая тренировка не могла полностью исцелить их от зависти Ку-Ро: он-то уже испачкался в крови, знал, кого это, и уже не так страшился грядущей резни. Остальным же только предстояло пропустить это чувство через себя. И чем ближе подкрадывался час, когда от слов придется перейти к делу, тем менее уверенными они становились.
Подготовка, пламенные речи – все ушло в безвозвратное прошлое. Теперь перед ними предстало неотвратимое настоящее, такое могучее, широкоплечее, что нельзя было сказать наверняка, стоит за ним вожделенное будущее.
Ти-Цэ как мог пытался очистить сознание и отвлечься от дурных мыслей, но медитация – последнее, что могло сейчас сойти ему с рук, поэтому он с удвоенным рвением занялся уборкой. Невзначай или в насмешку, но Наставник поручил ему прибраться на площадке наказаний.
Ти-Цэ сменил пропитанные и хрустящие от крови – его в том числе – петли на новые и задался вопросом, будет ли Наставник на старости лет браться за воспитание еще одного поколения. И подумал, что, если первым ребенком у него будет мальчик, он успел бы отдать своего сына ему на попечение, в северную группу.
Как только внешний вид лагеря полностью удовлетворил неожиданно придирчивого к чистоте Наставника, он объявил ученикам свободное время. Но те, не сговариваясь, еще при свете старой звезды пошли к себе в амбар. Они не решились даже взглянуть в сторону отражающих лучи щитов, которые ждали своего часа, привалившись к стене мастерской.
Наставник проводил притихших учеников взглядом. И еще смотрел пару минут туда, где скрылся последний ученик, в одиночестве.
***
День поглотила ночь – стемнело. Прошло несколько часов, но Ти-Цэ так и не сомкнул глаз. Он надеялся, что забвение одолеет его, когда опустятся сумерки, но спать мешал отнюдь не свет старой звезды.
Ти-Цэ не был одинок в своем мучении: сопения не было слышно ни из одного угла амбара. Соседи тоже маялись от бессонницы и осмеливались даже ворочаться на сцепленных между собой цепями койках – отлежали все бока.
Ночь тянулась и так угнетала, будто желала измотать йакитов еще до рассвета. Но вдруг мертвую тишину в лагере прервала живая игра на топшуре, сопровождаемая невероятно глубоким, земным и неземным одновременно, горловым пением.
Ти-Цэ распахнул глаза и привстал на локтях. Вместе с музыкой в амбар проник тусклый подрагивающий оранжевый свет. В темноте загорались все новые и новые пары глаз: йакиты изумленно переглядывались между собой, но никто не решался произнести хоть слово. Вместо этого они прислушивались, затаив дыхание.
То, что этот необыкновенный голос, который был больше похож на эхо в горной пещере, принадлежал Наставнику, ни у кого не было сомнений. Никто в лагере не пел так, как пел учитель, как бы ни старался. Годы еще были не те, а может, еще не тот был внутренний мир. Его голос вполне мог бы исцелить душу, выбившуюся из жизненного цикла: подобрать вибрацию, которая была способна настроить столь чувствительный инструмент.
Под шкурой Ти-Цэ поползли мурашки. Песня, которую выбрал Наставник, была балладой из героического эпоса. Она рассказывала о скале, которая медленно разрушалась под ногами сменяющихся поколений йакитов, добывающих под ней, в глубокой расщелине, свою мужскую зрелость.
Никто не осмеливался встать первым и нарушить отбой, пока бесшумно не свесил ноги с постели Ку-Ро. Медленно, один за другим, сползли с коек и все остальные. Те, что были ближе к сыну Наставника, выглянули наружу вместе с ним.
– Да выходите уж, – кликнул их Наставник через пару секунд после того, как вытянул последнюю тягучую, растворившуюся в порыве ветра ноту. – Знаю ведь, что не спите.
Неуверенно, шаг за шагом, ученики высыпали наружу. До чего непривычно было быть на улице среди ночи! Ти-Цэ по-новому взглянул на территорию, на которую они больше не возвратятся. Убранный, как ухоженный перед погребением покойник, стоял лагерь в завесе ярко-зеленых светлячков. Выглядел он так, словно век уже стоял нетронутым памятником их молодости.
Наставник развел необычайно широкий, но низкий костер прямо посреди двора, по которому прогуливались ученики в свободное от учебы время. Он больше походил на круглый коврик из мерцающих углей. Наставник помешивал толстой палкой их и какие-то растения, которые нехотя занимались и тлели. От них над лагерем поднимался густой мутный дым, но он нисколько не засорял легкие. Наоборот, в темном облаке дышалось глубже, шире, пахло чем-то невесомым, проветривающим сознание.
В ногах у Наставника покоился на дубовой подставке медный котелок, прикрытый крышкой, а рядом, справа от бедра, пристроился топшур, которым аккомпанировал себе учитель несколько минут назад. Здесь же лежала связка маленьких кожаных барабанов и двойная окарина, с которой он никогда не расставался, даже если на ней не играл.
Наставник жестом пригласил учеников сесть, и те послушно окружили костер, скрестив ноги. Они погрузились в молчание. Йакиты не сводили с загадочно притихшего учителя глаз. Огонь продолжал между тем нехотя жевать брошенные ему растения
