Лиана Модильяни - В объятиях прошлого. Часть 3

А ещё Энн нередко чувствовала на себе чей-то странный цепкий пристальный взгляд, который, как ей казалось, всё время следит за ней. Это давно появившееся ощущение не покидало её и после переезда в Париж.

*

Так протекала парижская жизнь семейства сеньора Перес.

*   *   *

В отличие от Маргарет, красота Энн не была разрушительной и не оставляла пустоты в изъеденных душах людей. Это была волнующая и благотворная, оживляющая и манящая красота. Красота, сияющая изнутри и заставляющая ростки пробиваться из земли навстречу солнцу, красота, дающая надежду на вечную жизнь.

Нежная и бархатная, словно лепесток королевской лилии, кожа, высокие скулы, маленький нос, нежный округлый подбородок. Густые каштанового цвета волосы с медовым отливом мягкими локонами обрамляли живое и выразительное лицо. Глубокие, как утренний вдох морского воздуха, миндалевидные глаза ярко-синего цвета в обрамлении густых и длинных ресниц. Из маленькой миловидной девочки она превратилась в высокую очаровательную девушку.

Энн передался благородный сплав способов духовного, интеллектуального и интуитивного постижения действительности, в обыденности именуемый мудростью. Это позволяло подросшей Энн выносить взвешенные, глубокие и дальновидные суждения о человеке, обществе и мире.

Во время жизни в Лондоне к Энн ходили лучшие преподаватели, и она, кроме английского, свободно говорила на французском и итальянском языках, прекрасно рисовала, хорошо знала историю и, обладая прекрасной памятью, могла без особого труда вспомнить практически любой отрывок из прочитанных ею литературных произведений.

Энн слегка сожалела о том, что её родители расстались, но прекрасно понимала, что их отношения давно иссякли, изжили себя и были обречены, а с собственным отцом её связывали почти исключительно гены.

В тоже время, она часто с тоской думала о человеке, который когда-то давно был её лучшим другом.

Может быть, мы когда-нибудь ещё встретимся с ним, – с грустью и надеждой говорила Энн, глядя на обуглившуюся балеринку, теперь снова стоявшую у неё на комоде, – он узнает обо мне, когда я стану известной художницей, и будет гордиться своим другом.

Но балеринка молчала, печально глядя на неё. Иногда, видя казавшиеся ей знакомыми черты лица проходящего мимо мужчины, Энн невольно смотрела ему вслед в надежде, что тот обернётся, узнав её. Она не знала, что Марчелло уже не было в живых.

*   *   *

Перейдя в новую школу, Энн сразу обратила на него внимание. Он не был похож на всех тех мужчин, которые раньше приходили к ним в дом, или с которыми ей довелось пообщаться. Долгие годы учёбы в разных университетах мира отразились на нём самым лучшим образом. Разносторонне образованный, умный, открытый и любознательный, Франсуа-Ксавье Файар, преподаватель философии и предмет тайных воздыханий всех старшеклассниц, был лет на двадцать старше Энн. Он казался ей немного пожилым, но это лишь придавало ему в её глазах особый дополнительный шарм. Высокий крепкий брюнет, он всегда был элегантно и стильно одет в тщательно отутюженный костюм-тройку и белоснежную накрахмаленную рубашку с запонками, которая, казалось, хрустела при каждом его движении.

Наверное, немало разбитых сердец оставил он на своём пути, – думала Энн, тайком разглядывая учителя, неспешно прохаживающегося по классу между рядами парт.

Прекрасно владея предметом преподавания, ему в первую же неделю занятий удалось пробудить интерес к философии даже у самых нерадивых учеников, с неимоверными усилиями и из-под палки родителей дотягивающих себя до выпускных экзаменов. Хорошо известные Энн понятия, изложенные им, звучали для неё по-новому, как будто она их слышала впервые. Она научилась находить в них скрытый смысл и воспринимала их совсем не так, как прежде.

В тот день, как показалось Энн, Франсуа-Ксавье Файар пришёл на занятия немного грустный. Она не заметила у него обычный весёлый блеск в глазах, к которому уже успела привыкнуть.

Я предлагаю сменить тему урока, – обратился он к ученикам. – Сегодня я хотел бы услышать ваше мнение о таких понятиях как одиночество и покой, разрушение и старость.

Первой заговорила Мадлен Крапо, торопясь выступить, пока никто – и, в первую очередь, лучшая ученица Энн Морель, которую она невзлюбила с момента её появления в классе – не опередил её и не завладел вниманием преподавателя, к которому Мадлен давно была неравнодушна. Мадлен долгое время безуспешно пыталась обратить внимание столь видного мужчины, как господин Файар, на себя и на свои вполне созревшие провинциальные прелести (как и её родители, Мадлен была уроженкой провинции Бретань, где они владели свинофермой). Ей очень захотелось попробовать произвести на учителя впечатление хотя бы своими рассуждениями, раз уж он упорно отказывался оценить все прочие её достоинства, тесно зажатые белой блузкой и короткой тёмной юбкой.

Одиночество противоестественно для нормального человека, – заговорила она, – вечером оно со стороны выглядит пафосно, и в голову лезут самые разные экзистенциальные идеи, а утром оно превращается в навязчивую боль, которая преследует человека по пятам.

Мадлен предпочитала не распространяться о том, как несладко ей жилось в семье, где родители были всецело поглощены заботами о росте поголовья свиней и едва обращали внимание на свою единственную дочь, и сейчас эти мысли нахлынули на неё.

Древние греки в лице Платона12 и Аристотеля13, – продолжала она, – и помыслить не могли о существовании человека вне общества.

Сосед Мадлен по парте, как всегда, одобрительно кивал, совершенно не слушая, о чём она говорит, а лишь с нескрываемым интересом поглядывая на её округлые формы, с которыми он давно желал познакомиться поближе.

Хорошо, – кивнул головой учитель, – это, действительно, известная точка зрения. А что вы можете сказать по поводу разрушения в природе и человеческой старости ?

Старость – это всегда предчувствие надвигающегося конца, – ответила Мадлен, поправляя волосы и одёргивая блузку, с наивной радостью полагая, что дополнительный вопрос учителя наконец-то вызван его интересом к её персоне. – Старость – это пожелтевшие письма, засохшие цветы…

Мадлен старалась как можно изящнее изложить свои мысли, но её поэтический порыв быстро иссяк.

Старость – это дефект и уродство, склероз и агрессия, морщины и трясущиеся руки, это – неизбежный маразм и отвратительный запах, – закончила она.