Карен Робардс - Полночный час

Быть матерью оказалось в сто раз труднее, чем Грейс представлялось раньше. Ответственность была огромна, а вознаграждение мизерно! И даже любовь ее к дочери доставляла Грейс чаще всего не радость, а боль.

– Ты здесь?

Второй коп по имени Доминик просунул голову за занавеску. Голос у него был такой громкий, что Грейс невольно поморщилась. Она перевела взгляд на его партнера, который оставался на прежнем месте.

Какое-то время она вовсе не замечала его, забыв о присутствии постороннего человека. Ей показалось, что его кожа побледнела под загаром. Что на него так подействовало – сама атмосфера больницы или приступ тошноты у Джессики?

Грейс со злостью подумала, что причиной его бледности было как раз последнее. И все же почему он неустанно терзает ее осуждающим взглядом?

Доминик, удостоверившись, что он попал куда нужно, проник за занавес. Благодаря своему росту он, казалось, заполнил собой все тесное пространство.

– Как наша малышка? – осведомился он бодро.

Его партнер молча пожал плечами.

– Врачи ждут результаты анализов, – сказала Грейс.

Копы переглянулись, а затем оба уставились на нее. Она решила, что с нее хватит этих осуждающих, пренебрежительных взглядов.

– Вас ничто здесь не держит, – начала было она, но тут же добавила вежливо: – Я знаю, что у вас есть дела, не терпящие отлагательства.

Копы опять переглянулись.

– Да, вообще-то нам пора, – согласился Доминик, но у Грейс создалось впечатление, что он сказал это, обращаясь скорее к своему партнеру, а не к ней.

– Вы уверены, что мы вам больше не нужны? – Это уже Мистер Грубиян задал вопрос.

Грейс мысленно подобрала ему еще одно прозвище – Неприятный Тип.

– Да, я уверена. – Грейс окинула взглядом одного и другого.

Между ними существовало безусловное сходство. Особенно это бросалось в глаза, когда они стояли рядом. Оба были высокого роста, темноволосы, и оба излучали презрительное неодобрение всего, что Грейс говорила или делала. Не родственники ли они? Впрочем, ей какое дело? Элементарная вежливость заставила ее произнести:

– Благодарю за все, что вы для меня сделали.

Ведь это они нашли Джессику. А то, что их мало трогают страдания больной девочки и ее матери, можно отнести за счет недостатка воспитания и простить.

– Буду рада еще увидеться, – добавила она.

Ее словам не хватало искренности, и Неприятный Тип, кажется, это заметил, да и Доминик тоже, потому что тотчас бросил на партнера многозначительный взгляд. Их переглядка уже изрядно надоела и нервировала Грейс.

Наконец-то, слава богу, они собрались уходить. Первым, слегка кивнув на прощание, исчез за шторой Доминик. Неприятный Тип задержался у занавески и произнес, как бы случайно вспомнив на ходу:

– Если вы нуждаетесь, чтобы вас подвезли…

– Спасибо, нет.

Ехать обратно с ним и его партнером? Он, наверное, шутит. Она скорее поедет в компании пыточных дел мастеров из святой инквизиции.

– У меня есть к кому обратиться. Но все равно спасибо за предложение.

Он все еще колебался.

– Вы уверены?

– Абсолютно.

– Что ж, тогда мы свяжемся с вами.

Занавеска еще некоторое время колыхалась после их ухода. Грейс вздохнула свободней. Их явное убеждение, что она плохая мать, угнетало Грейс. Она и так достаточно критически относилась к себе и к своим методам воспитания дочери.

Поглядев на Джессику, которая сейчас спокойно спала, Грейс снова спросила себя, когда и какую она допустила ошибку.

Джессика была очень похожа на нее. Ее лицо с приподнятыми скулами, широкий рот, длинный нос – предмет ее страданий, отравлявший девочке существование, – все это было копией Грейс, и любой наблюдатель безошибочно определил бы сразу, что перед ним мать и дочь. Ее миндалевидные голубые глаза, окаймленные пушистыми ресницами, были совсем как у Грейс. А вот острый подбородок являлся ее индивидуальностью, как и россыпь симпатичных веснушек на переносице.

Грейс растрогалась, глядя на них. Когда-то давно, а на самом деле всего лишь несколько лет тому назад, Грейс поведала дочери, что веснушки – это «поцелуй ангела». В тот вечер маленькая девочка расплакалась на плече у матери из-за своих веснушек, которые, как она считала, уродовали ее.

История об «ангельских поцелуях» глубоко запала в душу Джессики. Встречаясь с подругами, она теперь говорила им, что веснушки – это особая печать, означающая, что ангелы любят ее больше, чем других девочек. Грейс тайком от всех поддерживала в ней эту веру.

Но сейчас лицо, которое Грейс изучила тщательнее, чем свое собственное, было уже лицом сформировавшейся девушки. Никакими байками, поцелуями и объятиями не могла мать залечить ранки, а позже и настоящие раны, нанесенные взрослеющей дочери суровой реальностью. Сказка, рассказанная перед сном, не могла опровергнуть то, что случилось накануне днем.

И не в силах Грейс была победить диабет или взять болезнь на себя. Не всегда материнская любовь может изменить порядок вещей. Все, на что она была способна, это внушить себе, что дурные предчувствия ее лишь плод не в меру разыгравшегося воображения. Отказ почек, внезапная слепота, ампутация конечностей – все это минует ее дорогое любимое дитя. Зловещие видения мрачного будущего так и останутся видениями. Джессика сама не даст им обратиться в реальность. У нее должно хватить воли и врожденных инстинктов для борьбы за существование. Любые жертвы, которые с готовностью принесет мать ради дочери, бессмысленны без их сотрудничества.

Таким образом, главный вопрос состоит в том, захочет ли Джессика взять на себя заботу о самой себе.

Иногда казалось, что ее заносит неизвестно куда и она, сбившись с курса, блуждает в тумане каких-то призрачных представлений о жизни и фальшивых ценностей. Подчас ею овладевала жажда саморазрушения, причем дикая и неосознанная. До сих пор Грейс думала, что выходки дочери, приводившие к обострениям болезни, совершаемые после того, как ей был поставлен диагноз и наложены соответствующие ограничения, вызваны обычным юношеским своеволием и беспечностью. Теперь Грейс уже сомневалась в этом.

Не является ли нарушение Джессикой запретов, связанных с ее болезнью, сознательным бунтом, направленным против собственной матери?

Грейс очень надеялась, что это не так.

Занавески раздвинулись, и Грейс тотчас оглянулась, ничего не услышав, но почувствовав чье-то присутствие. Худой мужчина в белом халате рассматривал ее сквозь поблескивающие очки. На шее его висел стетоскоп, в руке он держал папку, вероятно, с историей болезни Джессики.