Елена Ларина - Гувернантка для губернатора, или История Светы Черновой, родившейся под знаком Скорпиона

– Я согласна…

Любил ли кто меня когда, как ты тогда?

В одном из кулинарных рецептов Елены Молоховец в книге «Подарок молодым хозяйкам», а именно – в примечании к изготовлению какого-то хитрого соуса – есть такие примечательные слова: «…после чего отжимки можно отдать на кухню людям». Вот и я пошла «в люди», буду питаться отжимками с барского стола и нянчить «ихнего дитятю». Прощай, мой родной уютный уголок! Моя, вернее моей тетки, однокомнатная хрущоба, доконавшая дебильным «техно» соседа снизу и регулярными потопами от соседей сверху. Я ухожу «в люди», чтобы посмотреть, наконец, как люди живут. Так сказать, изнутри. К чему надо стремиться? За что надо бороться? Я иду к вам, золотые унитазы!

У моего подъезда маячил лохматый человек неопределенного возраста в старых джинсах и выцветшей футболке с надписью God forbid!, что переводится как «Избави бог!» Именно эту фразу я и произнесла про себя, когда узнала в нем своего бывшего однокурсника и вечного поклонника Диму Волгина.

Он ходил между металлическими ограждениями газона, как тигр в клетке, и определенно сочинял что-то возвышенное. Я подошла к нему совершенно незамеченной и пропела:

– Издалека долго, приперся ты, Волгин? Приперся ты, Волгин…

Дальше я не могла придумать, но талантливый Волгин тут же подхватил, импровизируя:

– Любви преграды нет. Среди снегов талых, Среди хрущоб старых, Он словно на иголках. Где ходишь ты, Свет?

– На поэтические вопросы я отвечать не обязана, – ответила я, переходя на прозу. – Причем поешь ты, Волгин, гнусаво и фальшиво, хотя жалостливо. Попробуй начать с «По приютам я с детства скитался». И где ты нашел летом талые снега? Если в моем сердце, то там – вообще вечная мерзлота…

Волгин смотрел на меня, как преданный пес, друг – собачья мордочка, только лизаться не бросался. А мне от его щенячьей радости сразу стало откровенно скучно.

– Я за тобой, Светоч! – вдруг торжественно произнес Дима. – Собирайся!

Мне всегда не очень нравилась его манера называть меня фабрикой по изготовлению канцелярских принадлежностей, поэтому я начинала потихоньку закипать.

– Интересно знать, куда? Судя по твоему прикиду, разгружать вагоны с комбикормом!

А что я еще должна была ему сказать? Жалость развращает мужчин.

– Нет, Свет, в Новый свет, – заговорил он откровенно слабыми стихами, совершенно не обижаясь. – Мне предлагают место в музее-усадьбе Александра Блока в Шахматово! Представляешь, как это здорово?! «Встану я в утро туманное, солнце ударит в лицо. Ты ли, подруга желанная, всходишь ко мне на крыльцо?»

– Не я, – поспешила отрезать, – не я это.

– Представь, старинная дворянская усадьба. Средняя полоса. Источник вдохновения Сан Саныча. Ты Прекрасной Дамой идешь по аллее. Ты будешь в розовом платье-капоте, с зонтиком в руке, молодая, розовая, сильная, как Флора… А за лесом и полем – Тараканово, где венчались Блок и Любовь Дмитриевна…

– Это что – намек? Послушай, Волгин. В конце жизни эта самая Любовь Дмитриевна написала в дневнике что-то вроде: «несчастье моей жизни – вышла замуж за Блока, счастье моей жизни – клубника со сливками… » Понял встречный намек?

– Ты выбираешь клубнику со сливками? – спросил он упавшим голосом.

– Пока мне ее никто не предлагал, – успокоила я Диму. – Но если я буду, как дура, ходить с зонтиком из музейного реквизита в этой твоей Таракановке…

– Тараканове.

– Таракановке. Боюсь, мою клубнику и мои сливки сожрет какая-нибудь княжна Тараканова.

– Я думал… Нет, я думаю и сейчас, что ты не такая, как все. Ты не можешь участвовать в этой всеобщей купле-продаже…

– Ты ошибся, Дима. Я хуже, чем все, вернее, чем большинство. Потому что они смотрят телевизор и думают, что это и есть настоящая жизнь. А я читала не только Зюскинда и знаю, что есть жизнь другая. Но совершенно сознательно я выбираю клубнику со сливками, которую, как ты уже понял, мне никто еще не предложил. Их туда гонят, как стадо баранов, как рекламные ролики, а я иду туда сама.

– Я понял, – Дима смотрел на меня широко открытыми глазами, как теленок.

Видимо он опять вдохновился, и в его башке созрел образ падшей женщины, к которой он будет обращаться в слезливых стишках. Интересно все-таки знать, почему все эти творческие личности, при всей своей неординарности, выбирают себе в музы, а проще говоря, западают не на оригинальность в виде толстой и носатой клухи, а на длинные ножки, крутые бедра и, извините, высокую грудь?

– Но я не понял: причем здесь Зюскинд? – спросил Волгин.

– Зюскинд – к слову, Волгин… Только давай без вот этих банальностей. Типа, закричишь: ты просто – продажная девка империализма! Я в ответ тебе пощечину. Давай без кино. Я просто нашла работу. Ты звал меня в старинную дворянскую усадьбу? Ты едешь один. Я уезжаю в современную буржуйскую усадьбу.

– Уезжаешь? В усадьбу? Кем? – кричал поэт, когда я уже бежала по лестнице вверх.

Я остановилась на площадке второго этажа и крикнула вниз:

– Кем? Кто был никем, тот станет всем!

– Светоч… – донеслось снизу. Почти сволочь…

Маленькая хозяйка большого дома

Признаюсь, я представляла, что за мной заедет «Мерседес». Ладно, на худой конец пусть «Ауди». Я стояла у своего подъезда со спортивной сумкой, готовая сделать первый шаг навстречу каждой притормаживающей иномарке.

– Светлана! – услышала я мужской голос совсем рядом. – Я от Поливанова. Попросили забросить вас по дороге.

У моего подъезда стоял пузатенький микроавтобус явно хозяйственного назначения. Но место рядом с водителем было свободно. Что ж! Хорошо еще, не рефрижератор со свежезамороженными цыплятами.

Всякий, впервые прибывающий на место своей службы, похож на Петеньку Гринева из «Капитанской дочки». Он подъезжал к Белгородской крепости и вместо стен с башнями увидел плетень и мельницу. Я думала увидеть приличный коттедж за забором, которые предлагают в объявлениях риэлтерские фирмы тысяч так за двести пятьдесят-триста, с лужайкой, возможно, кортом и гаражом. Простенько и со вкусом.

В тридцати минутах от города микроавтобус свернул с шоссе на изящную асфальтовую дорожку, миновал радующие глаз зеленые насаждения и вылетел на оперативный простор зеленых лугов, сбегавших к небольшому озеру, на которое невозможно было смотреть, не жмурясь от отраженных солнечных лучей.

Над всей равниной возвышался сказочный терем на холме. Терем, в прямом смысле слова. Трехэтажный, нежно-зеленого цвета, с разно-высотными двускатными крышами, мансардами и башенками. Маковки, казалось, сделанные из золота, пылали на солнце, и я не могла рассмотреть, что на них возвышалось. Что-то причудливо-звериное.