Татьяна Устинова - Развод и девичья фамилия

– Нет, – отрезал Батурин, – про них вообще забудьте. Я сам.

Леша пожал плечами и усмехнулся.

– О двух других погибших тоже собрать информацию. Они не наши, из конторы на четвертом этаже. Вась, ты сделаешь.

– Хорошо.

– Вопросы?

Все задвигались и посмотрели друг на друга. Вопросов ни у кого не было. Маросейка ревела машинами. С зонтов лило за шиворот и на ноги. Обычное дождливое утро.

– Нет вопросов, – констатировал Батурин, – тогда пошли. Времени мало, а работы много, ребята. Под вечер всех пустят на рабочие места. Спасибо всем, кто пришел нас поддержать.

– Григорий Алексеевич, а правда, что это вы вчера всех…

Батурин помолчал.

Что-то он скажет, подумала Кира.

– О моем героическом прошлом, – заявил Батурин, – я поведаю всем желающим за рюмкой чая после того, как мы разгребем завалы. Устроим банкет, выпьем, и я отвечу на любой вопрос. Почти на любой! – Он повысил голос, перекрикивая поднявшийся веселый и уважительный шум. – Приглашаются все присутствующие. А пока пошли, сделаем номер гвоздем сезона и утрем нос всем, кто думает, что мы раскиснем!

Костик никогда не умел гак говорить с людьми. Он был неплохой начальник, но так – не умел.

– Очухалась? – спросил Батурин, переждав, когда пройдет народ, потянувшийся в обход здания, к дверям конференц-зала. Гальцев куда-то подевался.

– Все в порядке.

– Мне Шмыгун с утра названивает, – сообщил Батурин, – каяться хочет. Знаешь, я думал, что это Костик ворует.

– Знаю, – согласилась Кира.

– С чего это он решил каяться?

– Его Сергей запугал. Сначала поймал, а потом запугал.

– Иди ты! – неинтеллигентно и весело удивился Батурин.

– Ну да. Ты видел Гальцева?

– Видел.

– Как ты думаешь, они не решат, что налет на офис организовала я? Чтобы замести следы предыдущего преступления?

– А что? – спросил Батурин. – Он опять намекал?

– Гриш, я с ним даже не разговаривала. Просто, несмотря на то, что вчера мы все вернулись живыми с передовой, все остальные проблемы остаются в силе. Как это ни странно.

Сергей велел никому не рассказывать о том, что ей предстоит сделать. Даже Батурину. Но у Киры было свое мнение на этот счет, которое не совпадало с мнением мужа. Кажется, раньше он был бывший.

– Гриш, – сказала она решительно, – мне нужно с тобой поговорить. Только сначала ответь мне на один вопрос.

Батурин внезапно напрягся, и Кира заметила это.

В чем дело? Какой вопрос может оказаться таким неприятным для железобетонного Батурина, что он даже не может этого скрыть?!

– Гриша, – начала она, разглядывая его лицо. Лицо было как лицо. – Ты приезжал ко мне в Малаховку? Когда я там засела и статью писала? Приезжал?

Батурин моргнул. Почему-то он ожидал, что вопрос будет про Аллочку Зубову. Вопрос и какая-нибудь сочувственная речь в том смысле, что, несмотря ни на что, он ей не пара.

Почему он решил, что про Аллочку?

Потому что сам он думал только о ней, вот почему. О ней и о том, что с ним случилось вчера – на переднем сиденье “би эм дабл'ю”, будь он неладен, а потом в ее квартире.

Мировая катастрофа. Парад планет. Любовь до гроба.

– В Малаховку? – переспросил он и полез за сигаретами. – Ну… да. Приезжал.

– Зачем?

Он вздохнул, как слон на водопое.

– Поговорить хотел с тобой! Постоял, постоял, покурил и уехал. А откуда ты знаешь, что приезжал?

– От соседей. Они тебя засекли.

– Точно, – Батурин улыбнулся, – дедок в шубе. Шуба коричневая, вытертая, вроде цигейковая, шапка меховая, клетчатый шарф и валенки. Прошел сначала в одну сторону, а потом вернулся с другой.

– О чем ты хотел говорить?

– Да все о том же! О том, что у нас ворует кто-то! Я был уверен, что Костик, и хотел тебе сказать, а потом не стал. Решил, что ты его прикроешь, позвонишь своему Николаеву, и скорее турнут меня, чем Костика. Мне… не хотелось терять работу.

– Конечно, – согласилась Кира.

– Пойдем под крышу, – попросил Батурин и потянул вверх воротник куртки, – вымокнем совсем.

– Нет, – решительно сказала Кира, – здесь по крайней мере точно никто не подслушивает. Можем посидеть в твоей машине.

Тут Григорий Батурин вдруг так смутился, что уши у него стали отчетливо красные, а щеки коричневые, как будто его на секунду макнули в ведро с разными красками.

– Я сегодня… не на машине, – выговорил он и посмотрел на небо. Так всегда смотрел Кирин сын Тим, когда с ходу не мог придумать, как бы соврать поубедительнее. – Я сегодня… своим ходом. Вчера мою машину отогнали, а я пока еще…

Что такое? Из-за машины так проняло?!

– Можем в моей посидеть.

– Не надо сидеть, – быстро сказал Батурин, – давай уж здесь.

Кира пожала плечами:

– Я тебе расскажу, а ты сам решай. Это все тоже Сергей придумал. Но я должна сказать, что это… неплохо. – Она улыбнулась и вытащила сигарету из батуринской пачки. – Я даже не ожидала, что он может так придумать.

Она рассказывала, а он слушал. Просто слушал, никак не выражая своего отношения. Кира нервничала.

– Пистолет у меня в сумке, – сказала она напоследок, – я даже не знаю, что будет с Гальцевым, если он его у меня найдет. И со мной тоже.

– С тобой-то как раз понятно – задумчиво произнес Батурин. – Посадят тебя лет на десять, только и всего.

– Я не могу, – решительно возразила Кира, – у меня ребенок маленький. И муж – тонкая натура.

Батурин посмотрел на нее, и они улыбнулись друг другу.

– Только все это нужно делать не так, – решительно заявил он. – Ты молчишь как рыба. Ни с кем не разговариваешь. Смотришь в пол. Уходишь курить каждые пять минут, а сумку оставляешь на стуле. Информационную поддержку обеспечу я, хорошо? Я в институте проходил, как формируются направленные слухи.

– Как?! – изумилась Кира. – И это тоже?! Не только как из автомата стрелять, но и как слухи формировать?!

– Ну конечно. Только автомат я проходил не в институте. Бог даст, клюнет кто-нибудь. Хотя я даже представить себе не могу, кто из наших…

– Вот именно, – тихо сказала Кира. – Пошли.

Пусть кто угодно, думал Григорий Батурин, глядя в ее стриженый затылок, пусть хоть она сама, только не Аллочка Зубова. Она ведь тоже была “из наших”. Любовь до гроба, твою мать. Парад планет.

Все утро Сергей просидел за компьютером своего сына, рассматривая фотографии красоток в немыслимых платьях и без них, в бикини, в сверкающих юбочках из бисера, в лифчиках из драгоценных камней – чувственные, холодные, нарочито равнодушные, соблазнительные, строгие, изысканные, вульгарные, почти одинаковые из-за глянца и лака, покрывающего не только лица и тела, но, кажется, и мозги тоже.