Абсолют в моём сердце - Виктория Валентиновна Мальцева
Губы Амбр растягиваются в искренней улыбке:
– Да уж, настоящие друзья идут вместе по жизни до самой старости! – она отводит взгляд, погрузившись в воспоминания, а я жду, не тревожу её.
Спустя несколько минут, словно очнувшись от сна, Амбр выпаливает:
– В общем, Марк, видел, как мучается друг, и решил переломить ситуацию, в которой тот залип, в его же пользу. Он поведал мне в приватной беседе, что, если женщина прикасается к телу друга, и этот физический контакт имеет интимный характер, он не может отказать. Не способен ментально – попадает в ловушку, капкан. Клин такой у него, потому и отгородился полностью, чтобы не попасться, пока встречался со своей Лерой. И я подло использовала это знание… о его слабом месте.
– Вы что?! Изнасиловали его? – ахаю я.
– Фактически да. В ту ночь и был зачат Эштон. Не по любви, не даже по взаимному банальному влечению, я просто воспользовалась изъянами и без того изувеченного психически и морально парня. А потом, утром, было его лицо, глаза, которые я не забуду никогда – боль и сожаление от своего поступка, который он считал предательством. Он выглядел загнанным в угол, таким обездушенным, обессиленным и таким страдающим, что я решила – нет смысла мучить его, глупо преследовать мужчину, который так одержимо любит другую, даже если это ради его же блага. И это решение стоило мне очень дорого, ох, как дорого! Ведь Эштон для меня самой стал неожиданностью и в корне изменил ситуацию, но к тому моменту, когда я узнала о беременности, ни Алекса, ни его друга уже не было в Париже – они уехали, никому не оставив ни адреса, ни даже номера телефона. Вот такая нелепость.
Амбр пристально смотрит мне в глаза:
– А теперь главное: Эштон всегда чувствовал случайность своего появления. Думаю, это гены – такая склонность глубоко копаться в своей сути, проникать туда, куда любому другому и в голову не придёт. И он страдал от этого. Патологически. Не он один рос без отца, но только у него уверенность в собственной ущербности выросла в масштабы болезни! Я поняла это, когда он отвернулся от своего лучшего друга, с которым дружил ещё с детсадовского возраста. А причина меня убила: отец мальчишки ушёл из семьи! И Эштон всерьёз стал считать его неполноценным человеком, общение с которым недопустимо для него! И он, никогда не произнося вслух своих жалоб, считал неполноценным и себя!
Амбр вздыхает и продолжает:
– Масштабы нашей проблемы дошли до меня, только когда одним прекрасным утром мне позвонили из полиции с вердиктом: «Ваш сын – карманный вор». Эштону тогда было всего девять, и я не поверила. Ни секунды не верила, ни единому их слову, потому что подобное заявление никак не вязалось с личностью мальчика, который живёт в книгах. Эштон молчал. Онемел просто. Я давила, ругала, требовала объяснений, но этот ребёнок иногда был упёртым, как осёл. Поэтому я взяла выходной на работе и проследила за ним: идёт из школы как все, потом сворачивает на шумную многолюдную улицу и начинает вглядываться в лица, затем вновь шагает в направлении, никак не связанном с нашим домом. Замечаю, что он всё время двигается в странной, недопустимой для незнакомых людей близости с высоким темноволосым мужчиной. Очень близко, так, что даже руки как будто касаются. В этот момент я возненавидела собственного ребёнка, думала, убью его за такой позор, но что-то остановило, материнское сердце, наверное: не одёрнула, пошла вслед за ними дальше. А там ничего не было. Эштон не лез ни в карман, ни в сумку того мужчины, только провожал его. Беру ещё выходной, снова слежу – всё то же самое. И в третий раз история повторяется. Я поняла, что мой сын не ворует, но что именно делает – так до меня и не дошло. Рассказала на работе, и одна женщина, долго лечившая мужа от депрессии, посоветовала врача-психиатра. Мы пошли, но и он Эштона не разговорил. Всё выяснилось только на втором сеансе… под гипнозом: мой мальчик искал и находил в толпе чужих, проходящих мимо людей, мужчину… на роль отца.
Амбр вытирает покрасневшие глаза:
– Всё что он делал – играл со своим воображением, представлял, что идёт рядом с отцом в зоомагазин покупать собаку… Каждый день один и тот же сценарий – он, отец, собака. Вот так.
У меня боль: в висках, в глазах, в мозгу – везде. Я не была готова к ТАКИМ открытиям, и моя психика, очевидно, оказалась недостаточно зрелой, чтобы переварить такой объём чужих откровений. Ну, не совсем чужих, конечно.
– Мы попытались его лечить, но Эштон не поддавался – на сеансах просто молчал. Стоило всё это непомерно дорого, и я прекратила эти его бесполезные встречи, попросила только за чужими людьми больше так не ходить. Однако и без лечения он продолжал жить и расти, и один специалист заверил меня, что придёт время, и мой мальчик перестанет зацикливаться на теме отца сам по себе, скорее всего, это произойдёт в период полового созревания, когда он переключит внимание на противоположный пол. И то, чего все другие матери боятся и стараются всеми силами отодвинуть, стало для меня спасением: я не толкала его раньше времени в постель к девочкам, не думай, но и не препятствовала. Старалась уходить из дома, если у него намечалось свидание, или приходил кто… И стало легче, это действительно помогло – он сделался мягче, добрее, спокойнее, даже теплее. Не поверишь, но я впервые за годы увидела на лице сына улыбку. Вот так. Ты просила важное – именно это я и считаю самым важным.
– Почему Вы так откровенны со мной? Ведь это – самые интимные его тайны, не боитесь сделать его уязвимым?
– Уязвимым он делает себя сам своими страхами и ненавистью, прежде всего к самому себе и уж потом ко всем остальным, к своей ситуации и жизни в целом. И если уж ты приехала ко мне во время учёбы со всеми этими вопросами – значит, ему снова плохо! Он сейчас другой, дорого и стильно одетый, по моде подстриженный, отец подарил ему всё, что нужно и намного больше, а глаза стеклянные. Приезжал недавно, деньги мне оставил, сказал, что работает, хочет помочь. Я спросила, когда же он отдыхает, когда с девушкой своей встречается, ведь учится тоже хорошо, а он ответил, что подходящей для серьёзного нет. Я спросила, подходящая –
