Ольга Арнольд - Агнесса среди волков

Я ей вкратце рассказала о том, что произошло за то время, пока она лежала больная. Она слушала меня с широко открытыми глазами и под конец заявила, что, по ее глубокому убеждению, охотились не за мной, а за ней.

— Пойми, Агнесса, если уж Аргамаков нанял каких-то людей, чтобы меня убить, то через посредников. Откуда киллеры могли узнать, что я попала в больницу? И ты, и я бываем в офисе на Ордынке: тебя нередко, даже в мое отсутствие, возит Витя в моем «опеле». И наконец, посмотри в зеркало — когда на тебе это пальто, нас можно различить только с самого близкого расстояния! Как будто мы из одного детского сада!

Мы в этот момент как раз вошли во Дворец культуры и ступили на беломраморный пол. Виолетта схватила меня за руку и потащила к одному из огромных зеркал, оставшихся в фойе еще на память о сталинской эпохе. Я посмотрела в помутневшее от времени зеркало и готова была расхохотаться: мы с Виолеттой действительно выглядели чуть ли не как близнецы. Я внимательно вглядывалась в наши изображения: обе обуты в невысокие сапожки со шнуровкой на крючках, только ее были куплены в Риме, а мои — на барахолке в Коньково, на обеих модные длинные черные пальто полуприталенного силуэта, у меня — произведение швейной фабрики «Салют», а у нее — от «Валентино», с какими-то модными прибамбасами, но издали этого не заметишь; наконец, у нас оказались совершенно одинаковые прически! Мне показалось, что мое новое каре — Катиных рук дело — ничуть не уступает прическе Виолетты, которой занимался дорогой визажист. Но самое смешное заключалось в том, что в полумраке зала наши головы казались совершенно неразличимыми: черты лица в замутненном зеркале выглядели нечеткими, расплывчатыми, а волосы — иссиня-черные у Виолетты, темно-каштановые у меня — при таком освещении выглядели просто темными. В Виолеттиных словах явно что-то было, только я не верила, что Николай Ильич может ее убить. То есть он, конечно, способен на убийство — любой крупный банкир, по моему мнению, на это способен, иначе он не смог бы пойти так далеко, но он слишком трепетно относился к Виолетте, хотя она и была далеко не идеальной женой, мягко выражаясь.

Мне нравились эти визиты к психоаналитику, хотя я и играла роль компаньонки и надсмотрщицы, которую ненавидела. В глубине души я прекрасна понимала, что Виолетту никуда нельзя отпускать без сопровождающих и Витя один с ней не справится — алкоголики, разлученные со спиртным, пускаются во все тяжкие, лишь бы только его раздобыть, а уж о Виолетте с ее умом и хитростью и говорить нечего. К тому же как это будет выглядеть со стороны, если охранник станет провожать Виолетту от машины до кабинета Вадима и обратно, будто конвоир, ведущий заключенную? Нет, это не годилось.

Так как я не могла избежать этих посещений, то постаралась отыскать в них что-то приятное, и мне это легко удалось. Пока Виолетта находилась у Вадима, я либо читала — в одном из издательств мне дали массу дамских романов на рецензию, — либо шаталась по магазину «Дорога от себя» и иногда заходила в конференц-зал, который арендовала эта ассоциация; там довольно часто проходили семинары и тренинги, естественно, платные, и тогда зал закрывался, но иногда собирались обитатели этого крыла здания, просто чтобы пообщаться, и мне было очень интересно слушать их разговоры как профессионалу. Я обычно усаживалась в уголок и молчала; постепенно ко мне привыкли, а потом и заинтересовались мной. Через некоторое время со мной уже здоровались двое парней из «Фонда Рекки», трое последователей Грофа и парочка экстрасенсов. Это были приятные и умные ребята, и если они мне порой и казались странными, то я держала свое мнение при себе и не пыталась вступать с ними в дискуссии.

Сеанс у Вадима обычно продолжался около часа; после того как Виолетта выходила из кабинета, Вадим нередко приглашал меня зайти к нему — под предлогом того, что ему нужно обсудить со мной какую-то деталь. На самом деле ему было просто приятно со мной общаться. Я заходила в его кабинет, усаживалась в удобное кресло — классическая психоаналитическая кушетка в этой крохотной комнатке просто бы не поместилась, как, впрочем, и второе кресло, — сам Вадим сидел на жестком стуле. Я как-то в шутку заметила, что лечить страдающих клаустрофобией[7] в этом кабинетике невозможно, скорее она у них тут расцветет пышным цветом, но Вадим почему-то обиделся. Он был еще очень молод — двадцать четыре года — и относился к своей профессии, вернее к своему призванию, всерьез.

И кстати, он был действительно хорошо эрудированным и не по возрасту компетентным психологом. Когда Дорфман прислал нас сюда, я боялась, что Виолетта попадет в руки горе-специалиста, который будет уверять, что все ее беды исходят от бабушки по материнской линии и двоюродного дядюшки по отцовской, и чтобы разрешить ее сегодняшние проблемы, надо вспомнить свои чувства и ощущения в нежном возрасте двух лет. Но, по счастью, у Вадима был уже немалый клинический опыт, и он не ограничивался одним каким-либо методом. Он начал занятия с Виолеттой с тестов, но не перегружал ее, так что она не потеряла к ним интерес: большую часть времени он с ней просто беседовал, и ей это нравилось. Результаты тестов он, с ее ведома, обсуждал со мной. Они его ужасали: всюду совершенно ясно проглядывала «тенденция к самодеструкции» — «инстинкт смерти», как назвал его Фрейд. Виолетта разрушала себя намеренно и целенаправленно; казалось, ничто в этой жизни не представляло для нее никакой ценности. Она не видела смысла жизни, а найти его и не пыталась.

Вадим воспринимал это как личную трагедию. Я понимала его: он хотел помочь всем своим пациентам, даже тем, кто этого не хотел. С возрастом это обычно проходит.

— Подумать только, такая красивая, такая умница… И так губить свою жизнь.

— Вадим, не пытайтесь пробить лбом стену, если вам даже удастся, то что вы будете делать в соседней камере? Это не мои слова, а Станислава Ежи Леца. А если серьезно — вы же прекрасно понимаете, что она никогда не вылечится от алкоголизма, потому что ей этого не хочется, и не в вашей власти заставить ее захотеть.

Он не согласился со мной; в его огромных глазах, в которых, казалось, отражались все тысячелетние страдания древнего народа, появлялся какой-то особый блеск. Мне в такие моменты становилось его жалко: чуть ли не каждый день встречаться с Виолеттой наедине и не потерять голову было бы трудно любому, даже умудренному опытом мужчине, а не то что недавнему выпускнику университета. Интересно, думала я, может, она развлекается, влюбляя в себя умненького мальчика?

Но в любом случае Вадим действовал на нее гораздо лучше, чем я ожидала. Она выходила от него порой окрыленная, порой задумчивая, но почти всегда с раскрасневшимися щеками. В ее жизни появилось занятие, которое ее хоть ненадолго увлекло. Правда, я не знала, что именно ее увлекало: то ли сам психоанализ, то ли игра в кошки-мышки с молодым и красивым человеком, игра, в которой она была столь искусна.