Нора Робертс - Святые грехи

Доктор Курт хотела послать его в какое-то место, где разбираются в снах о смерти. Ему попались выброшенные матерью брошюры, которые Тэсс передала ей с Доналдом. Джо припрятал их. Места, о которых в них рассказывается, думал он, лучше ненавистной ему школы. Он уже почти заставил себя поговорить об этом с доктором Курт, когда мать заявила, что доктор ему больше не нужен.

Он хотел видеть доктора Курт, но мать в ответ только улыбалась своей веселой, напряженной улыбкой.

А теперь они с отчимом препираются из-за него, только из-за него они и спорят.

У матери будет еще ребенок. Они уже подбирают цвета для детской и прикидывают, как его назвать. «Неплохо, наверное, — думал Джо, — если в доме появится младенец». Он был рад, когда Доналд попросил ему помочь выкрасить детскую.

Потом ему приснилось, что малыш умер. Он хотел рассказать об этом доктору Курт, но мать опять повторила, что врач ему больше не нужен.

На мосту было скользко от выпавшего снега. Поэтому следы получались частыми и неровными. Снизу доносился гул проезжающих машин. Мальчик шел по стороне, идущей вдоль ручья, берега которого поросли деревьями. Это было удивительное, захватывающее чувство — идти над верхушками деревьев. Небо было темное, дул пронизывающий ветер, но Джо шел быстро, не чувствуя холода. Он думал об отце. Этот день, этот последний День Благодарения, стал для него испытанием. Если бы отец пришел трезвый и взял Джо на ужин, мальчик сделал бы еще одну попытку. Но он не явился, потому что было уже поздно — поздно для обоих. К тому же он устал от попыток, от пронизывающих, ищущих взглядов матери, да и забот Доналда. Ему надоело, что его все время в чем-то упрекают. Когда его не станет, матери с Доналдом не нужно будет препираться из-за него. А ему не придется беспокоиться, что Доналд бросит мать с младенцем, потому что не сможет больше выносить его присутствия.

Отцу некому будет платить алименты.

Перила на мосту тоже скользкие, но перчатки у Джо добротные.

Все, что ему нужно, — это мир и покой. А смерть и есть покой. Он немало читал о воплощении и возрождении после смерти. И он надеялся на лучшую жизнь.

Джо чувствовал, как снег пригоршнями бьет его по лицу. Он видел, как пар от дыхания медленно растворяется во тьме. Внизу стояли покрытые снегом деревья, в Каменном ручье бежала ледяная вода.

Он хладнокровно отказался от других способов самоубийства. Если перерезать вены на запястье, пойдет кровь, от одного вида которой можно потерять сознание, и ему просто не удастся довести дело до конца. Из прочитанного было известно, что, если принять слишком много таблеток, может просто вырвать, и все. Джо считал, что выбор моста — правильное решение.

На миг, на какой-то один продолжительный миг он осознает чувство полета. Он знал, что Бог не любит людей, выбирающих самоубийство. Бог хочет, чтобы люди дожидались, пока Он будет готов.

Но Джо не может ждать. Он надеется, что Бог, да и все остальные поймут это.

Он подумал о докторе Курт и пожалел ее — наверное, ей станет грустно. Джо знал, что и мать будет в отчаянии, но у нее есть Доналд и будущий малыш. Она скоро поймет, что все к лучшему. А отец… отец просто в очередной раз напьется.

Джо не стал закрывать глаза. Он хотел видеть проносящиеся мимо него верхушки деревьев. Он глубоко вздохнул, задержал дыхание и прыгнул.

— Мисс Бетт снова превзошла себя. — Тэсс смаковала кусок баранины, предложенный ей дедом. — Все, как обычно, сверх всяких похвал.

— Эту даму хлебом не корми, дай только повозиться на кухне. — Сенатор добавил горячей подливы к россыпи вареной картошки на своей тарелке. — Меня два дня не пускали на собственную кухню…

— На сей раз не поймали за пробами образцов кулинарного искусства?

— Пригрозила, что заставит чистить картош ку. — С этими словами сенатор взял в рот очередную картофелину и ухмыльнулся. — Мисс Бетт никогда не была согласна с тем, что дом мужчины — это его крепость. Положите себе еще приправы, детектив. Не каждый день нам удается ублажить себя.

— Спасибо. — Поскольку сенатор уже наклонил чашу с подливой над тарелкой, Бену ничего не оставалось, как повиноваться. Сенатор уже дважды добавлял в его тарелку, и все равно трудно было противостоять его добродушной настойчивости. Проведя час в обществе сенатора Райтмора, Бен убедился, что этот далеко не молодой человек так и излучает энергию — что в повадках, что в разговоре. Мнение у него было твердое как гранит, но излишним терпением не отличался, а сердце явно принадлежало внучке.

В течение проведенного здесь часа Бен не почувствовал вопреки ожиданиям никакой неловкости. Правда, вначале была некоторая скованность. Снаружи дом кажется просто красивым и значительным. Но стоит войти внутрь, как сразу попадаешь словно в каюту первого класса в кругосветном путешествии. Черно-белые квадраты мраморного пола в холле покрыты турецким ковром, выцветшим настолько, чтобы соответствовать собственному возрасту и прочности. У подножия витой лестницы стоит богато инкрустированный слоновой костью шкафчик высотой почти в человеческий рост.

В гостиной, куда молчаливый слуга с восточной внешностью принес аперитивы, по обеим сторонам от столика в стиле рококо стояли кресла эпохи Людовика XV. В шкафчике, застекленном узорчатым венецианским стеклом, хранились удивительные драгоценности. Стекло было такое тонкое и прозрачное, что сквозь него можно читать. На шкафчике сидела стеклянная птица, в крыльях которой отражался свет каминного огня. На каминной доске из белого мрамора стоял, как страж, фарфоровый слон величиной с терьера.

По этой комнате можно судить о том, кто такой сенатор и каких он кровей, как, впрочем, и Тэсс тоже, добавил про себя Бен. Богатство и сопутствующее ему чувство уверенности, умение разбираться в искусстве, стиль — все это соответствовало им. Тэсс сидела на диване, обитом темно-зеленой парчой. На ней было платье цвета бледной лаванды, особенно оттенявшее ее кожу. Шею украшало жемчужное колье с большим сверкающим камнем посредине. Казалось, переливаться и мерцать его заставляет тепло самого тела.

Никогда еще Тэсс не казалась Бену такой красивой. Она была прекрасна!

В столовой тоже зажгли камин, в котором шипело, подогреваясь на медленном огне, жарево. Из массивной люстры над столом, дробясь и переливаясь в хрусталиках, лился яркий свет. Слегка отдающие желтизной фарфоровые тарелки, серебро георгианской эпохи, тяжелое и блестящее, хрустальные бокалы, только и ждущие, чтобы в них налили прохладное белое вино или шипящую воду, скатерть из ирландского шелка, такая мягкая, что на ней можно спать, — все было готово к приему гостей. Перед каждым была батарея фужеров и несколько тарелок. Устрицы, зажаренная индейка, спаржа в масле, свежие булочки в форме полумесяца, — чего тут только не было… Запахи блюд смешивались с ароматом цветов и свечей, создавая в результате какой-то удивительный букет ароматов. Глядя на сенатора, занятого индейкой, Бен вспомнил, как отмечался День Благодарения у них дома, когда он был ребенком. Поскольку всегда садились за стол не вечером, а днем, готовить начинали рано, и Бен просыпался от соблазнительных запахов колбасного фарша, поджариваемой дичи, шалфея, корицы, которыми мать обильно сдабривала основное блюдо. Телевизор работал постоянно, показывая то праздничную распродажу у «Мейсиз», то футбол. Это был один из тех немногих дней, когда их с братом не заставляли накрывать на стол. В День Благодарения это была привилегия матери. На столе появлялась лучшая посуда. Ее выставляли только по приезде из Чикаго тети Джо или в присутствии на ужине отцовского начальника. Мать особенно гордилась выложенными ею треугольником салфетками. В назначенный час появлялась сестра отца в сопровождении мужа и троих детей. В доме сразу начинался шум и гам. Комнаты постепенно наполнялись запахом медвяного хлеба, который пекла мать.