Татьяна Устинова - Пороки и их поклонники

И тут их, конечно, застукал вернувшийся Федор Кузьмич Монахов.

– Ишь ты! – удивился он издалека. – Вот как даже! Скажу, скажу Марье, что опоздали мы со смотринами!

Архипов открыл бессмысленные глаза и долго таращился в то место, где только что была его Маша, и ничего не мог сообразить, а потом сообразил, наконец.

– Ну, задал ты нам задачу, крестник, – приближаясь и делая вид, что в его кабинете то и дело целуются какие-нибудь влюбленные, а потому это дело привычное и его надо оставить “без внимания”, заговорил старик. – И Сашка-то, Сашка! Затейник, доложу я вам, молодые люди. Затейник.

Архипов продрал стиснутое горло громоподобным кашлем, покрутил головой и спросил независимо:

– Ну и что там, Федор Кузьмич?

– Точно не скажу, Володя. Предположительно Ватто.

– Что?!

– Не что, а кто. Где ты учился, мальчик?

– В физтехе, – буркнул Архипов, – вы же знаете.

– Да-с, – с жалостью сказал старик, как будто поставил диагноз, – Антуан Ватто, тысяча шестьсот восемьдесят четвертый, тысяча семьсот двадцать первый. Жанрист декоративной школы. Ты что, даже “Жиля” не видел?

Архипов отрицательно покачал головой.

– Да-с, – повторил старик, – Клуэ, Пуссен, Клод Лоррен, затем Ватто. Великие французские живописцы. Ватто – это жанровые сценки, тонкие душевные переживания, удивительная точность восприятия. “Паломничество на остров Киферу” тоже, конечно, не видел.

– Не видел, – признался Архипов.

– Если все подтвердится, значит, вы стали обладательницей самой удивительной коллекции в мире, дорогая Мария Викторовна. Никто и никогда не находил сразу трех неизвестных Ватто. Года три назад на аукционах ходили какие-то слухи, но тогда они ничем не подтвердились. Да-с. Ну, ежели, конечно, подлинники и ежели допустить, что остальные три того же автора.

– Антуан Ватто? – повторила Маша, пошарила рукой и приткнулась на высокую табуретку. – Это… его картины, а не… тетиного мужа?

– Нет-с, не тетиного и не мужа. То есть Сашка их замалевал, конечно, но они от этого не стали хуже, уверяю вас. Сашка был большой знаток французского искусства, ценитель, профессионал. Он знал, что прятал.

– Откуда у Лизаветиного мужа мог взяться Ватто?!

– Понятия не имею, – бодро ответил старик. – Полотна не краденые, прошу заметить, а именно – неизвестные. Историческая ценность огромная. Художественная ценность огромная. Антуан Ватто! Сие вам не живописец Шилов.

– Да, но… откуда?

– Сашкин дед жил во Франции много лет, по-моему, там и скончался. В Россию наезжал по два раза в год. Сашка говорил когда-то, что дед был банкир и собирательство.очень уважал. Его отец в русскую революцию ударился, тогда все так делали, а что стало с дедовой коллекцией, и какова она была, и кто ею распоряжался – сие мне неведомо. Может, Ватто и оттуда, а может, отец-революционер где цапнул, не знаю. Надо исследовать, искать пути, экспертов собирать… Такие находки… раз в сто лет встречаются, да и то не в каждые.

Архипов присел на край стола и взялся за лоб.

Лизавета все знала. Ее муж оставил картины ей, а она – любимой “сироте”.

Каждый получает по заслугам. Никто не может быть в обиде.

Маша Тюрина не может быть в обиде. Лизавета оставила ей в наследство миллионное состояние и мировую славу в придачу.

Антуан Ватто, жанрист декоративной школы, под незабудками и грачами папаши Огуса!

Тот, кто убил Лизавету, знал про Ватто, и ему было наплевать на квартиру. Квартира – тысячная, десятитысячная или какая там часть от Машиного наследства!

Вот вам и Лизавета, черт ее побери совсем! За квартирой охотился пучеглазый – пардон, лучезарный! – Добромир.

Кажется, Архипов уже понял, кто охотился за Ватто.

Давно бы ему понять, придурку! Сразу бы ему понять, ведь это так очевидно, да и Лизавета ему все время подсказывала!

Книга. Ключи. Свет на лестнице. Пропавший дневник покойного Огуса. Нож под диваном в гостиной, а не в Машиной спальне. Нотариальная контора, в которую точно в назначенное время прибыли представители “Пути к радости”, Маслов и второй, неизвестный Архипову.

Маслов обо всем догадался раньше, за что и поплатился.

И нож у него в боку! Никто не знал про этот нож под диваном, кроме того, кто сам его туда положил, и еще Макса Хрусталева, который о него порезался!

Какой сложный, хитрый, медленный, как пыточный огонь, беспроигрышный план!

Антуан Ватто, удивительная тонкость восприятия, игра красок!

– Мне нужно позвонить, – попросил Архипов. – Кажется, я забыл телефон. Можно я позвоню, Федор Кузьмич?

– Звони, – разрешил старик, – только я аппарат за ширмочку направил. На столе мешает.

Архипов зашел за ширмочку и набрал номер.

– Расул, – заявил он, – я сейчас подъеду. Никуда не уходи. Федор Кузьмич, вы вот… Марию Викторовну к супруге вашей не проводите? В крайнем случае смотрины можно без меня начать.

– Отчего же не начать, – пытливо рассматривая Архипова, пробормотал тот, – можно и начать.

– Тогда я поехал.

– Володя! – закричала Маша, но высокая дверь уже тихо притворилась за ним.

– Но почему, почему он?! – Костлявые кулачки сжались и стукнули по кожаной обивке кресла.

Звук вышел неубедительный. Чавкающий какой-то вышел звук.

Тогда она подбежала и стукнула по стойке. Чашка подпрыгнула на блюдце, вышло дребезжание – опять не то.

– На, – сказал Архипов благодушно и протянул ей тарелку, – кинь ее и разбей.

– Володя! Ты молчишь, как рыба, уже три дня…

– Два, – поправил Архипов, – мы с тобой вместе два дня и две ночи.

Она немедленно покраснела.

– Я хочу знать! Я тоже имею право знать! Почему ты мне не рассказываешь?

– Потому что все кончилось и мне не хотелось, чтобы мы… в первый раз занимались не любовью, а разговорами!

– А во второй?

Он поймал ее за руку, разжал кулачок и захохотал.

– Машка, ты смешная! Конечно, я тебе расскажу. Просто меня это больше не интересует, понимаешь? Совсем не интересует.

– А что тебя интересует?

– Ты меня интересуешь. И еще, почему наш мальчик гуляет с нашей собакой по пять минут? Почему он не гуляет с ней по три часа?

– Ты же все равно с ней потом бегаешь!

– Бегаю, – согласился Архипов и поцеловал ее в ухо. – Как же мне с ней не бегать!

Маша помолчала.

– А почему ты называешь его – она?

– Кого?

– Нашу собаку. Она же – он.

– Он.

Так как Архипов все пытался как следует с ней поцеловаться, она, в конце концов, вырвалась и ушла за стойку.

– Володька, расскажи мне! Вот клянусь тебе, что, если ты мне не расскажешь, я тебя… я с тобой… я больше никогда…