Пол Мейерсберг - Роковой мужчина

Я не хотел садиться на мотоцикл и был готов сказать «нет». Тогда Урсула обняла меня и прижалась лицом к моей шее.

– Ты любишь меня?

– Да.

– А я люблю тебя. Я так люблю тебя, что хочу делать тебе больно.

Я подумал – не чувствую ли я то же самое? Кажется, да.

– Ты хочешь избавиться от меня? – спросила Урсула.

– И да и нет.

– Понимаю, – она залезла на мотоцикл. – Давай проедемся до пляжа.

– Нужно возвращаться домой.

– Я хочу заниматься с тобой любовью на пляже.

– Немного холодно, тебе не кажется?

– Я согрею тебя. Я хочу насыпать песка себе между ног.

– Какие глупости.

– Ты в самом деле так думаешь?

Как я мог не сесть на мотоцикл? Я нервничал, но ехать домой на такси было бы слишком театральным жестом.

– Поехали, – сказал я, как будто это была моя идея. И мы поехали, прижавшись друг к другу, как влюбленные.

Мы проехали бульвар Линкольна и направились к пляжу на ничейной земле между Санта-Моникой и Венецией. Я решил, что Урсула хочет свозить меня к пристани в Венеции, или тому, что от нее осталось. Она два или три раза рассказывала мне эту историю. Она говорила, что любит эту пристань, потому что она сейчас существовала только на картах, которые с тех пор не менялись.

Урсула повернула направо на Мэйн-стрит и поехала на север, удаляясь от Венеции. Я подумал, что может быть, она в конце концов решила возвращаться домой, и ожидал, что на Сансет мы свернем направо. Но она ехала вперед, на Тихоокеанское приморское шоссе.

– Куда мы едем? – прокричал я в ухо Урсуле. Она не ответила. Может быть, не расслышала.

На всех светофорах горел зеленый свет, и остановить ее я не мог. Я знал, куда она едет – в Малибу, в мой дом на пляже.

Я смотрел на затылок ее шлема. Отражаясь в нем, проплывали мимо уличные фонари и фары машин, казавшиеся звездами, двигающимися в причудливом танце. А в самом центре я видел отражение собственного шлема.

Я чувствовал клаустрофобию. Мне хотелось снять эту штуковину. Ради Бога, останови этот гадский мотоцикл, и давай поговорим. Я не мог перенести того, что не могу с ней говорить. Мне было даже трудно дышать. Я поднял забрало. Холодный ночной воздух бил мне в вспотевшее лицо. Тогда я завопил, но Урсула не отвечала. Я не хотел стучать ее по спине, чтобы она не сделала какой-нибудь глупости.

Она точно знала, где находится мой дом. Она знала поворот на пляж, как будто ездила здесь тысячу раз. Вероятно, она бывала здесь сама по себе. Может быть, даже следила за мной. У меня закружилась голова при мысли о том, что она могла сделать.

Урсула остановилась позади дома. Я первым слез с мотоцикла и стал ждать. Она направилась к дому. Я окликнул ее, но она не ответила. Даже не подняв свое забрало, она обошла дом и оказалась у веранды, выходившей на холодный океан.

– Ты не хочешь пригласить меня войти?

– У меня еще нет ключей.

Урсула снова опустила забрало, и прежде чем я понял, что она замышляет, начала молотить по стеклянной двери. Ее шлем снова и снова бил по стеклу. Я схватил Урсулу за талию и оттащил прочь.

– Что ты делаешь? Совсем очумела?

Она вырвалась и стала бить снова. В этот раз я так сильно рванул ее, что она упала спиной на пол веранды. Я опустился рядом с ней и стащил с нее шлем.

Я ожидал, что она начнет бороться, но она не двигалась.

Ее лицо было покрыто потом, сиявшим в лунном свете, черные волосы прилипли ко лбу.

– Что с тобой? – задал я глупый вопрос. Разве она знала ответ? Ее охватило желание ранить, ломать, уничтожать что-нибудь. Но этим чем-нибудь буду не я.

– Я не запираю дом, – прошептала она. – Ты можешь приходить, когда захочешь.

Она встала на ноги и посмотрела на меня. Я не мог представить, о чем она думает. Затем она отвернулась от меня и начала снимать кожаный костюм.

– Что ты делаешь? Замерзнешь, – попытался я остановить ее. Оттолкнув меня – довольно мягко, – она аккуратно сняла с себя куртку и бюстгальтер, оставшись в брюках и ботинках. Затем подошла к деревянной балюстраде. Держась одной рукой за перила, она протянула ко мне ногу.

– Помоги мне снять ботинки.

– Урсула, ты сошла с ума.

– Помоги мне. Пожалуйста.

Сейчас она была спокойна. Я оглядел пустынный серебристый пляж, белые волноломы, месяц над океаном. Подойдя к ней, стал на колени и стянул с нее ботинок. Она опустила голую ногу и подняла другую.

– Здесь холодно.

– Мы же не можем попасть в дом, верно?

Я медленно снял с нее другой ботинок, ухватившись за пятку. Я хотел встряхнуть ее, может быть, даже ударить. Но мы прошли через эту стадию. Я смотрел на Урсулу, как завороженный. Существо с другой планеты. Снова подняв ногу, она начала стягивать кожаные брюки. Я как будто погрузился в одну из своих первых фантазий о женщине в черном. Она бросила красные трусики мне в лицо.

Я смотрел, как она спускается, голая, по покрытым песком ступенькам на пляж. Я крикнул, чтобы она возвращалась, но она только обернулась, помахала мне рукой, и пошла через пляж к океану. Я направился за ней. Она остановилась и подождала меня.

– Не стой просто так. Раздевайся.

– Ты же не собираешься плавать?

– Нет, не собираюсь. Я еще не сошла с ума, – сказала она.

Она начала снимать с меня куртку.

– Не двигайся. Дай мне раздеть тебя.

Я задрожал, потому что было холодно и еще потому, что происходившее поражало абсурдностью. Урсула встала на колени, расстегнула молнию, и стянула мои брюки до лодыжек. Она понюхала мои трусы.

– Давай заключим с тобой сделку. Я собираюсь заняться с тобой любовью. Если я не сумею тебя возбудить, можешь меня бросить.

– Что за чепуха!

Урсула сунула язык мне в пупок, раздвинув рубашку на животе.

– Ты же хочешь бросить меня, верно? Я даю тебе шанс. Если я не сумею возбудить тебя, тебе не придется больше никогда меня видеть. Я выйду в отставку.

Я не знал, что ответить. Мне был брошен безумный вызов. Но в каком-то очень извращенном смысле это был выход. Моя кожа покрылась пупырышками. Если я не приду в возбуждение, действительно ли она покинет меня?

Когда она сняла с меня ботинки и носки, я дрожал по-настоящему. Белый песок походил на ледяную пыль. Затем Урсула приступила к работе. Она не просила меня лечь. Она делала все стоя. Она двигалась вокруг меня, как будто я был статуей, сделанной ею. Она целовала и гладила меня и недвижно застывала на несколько минут. Мне становилось теплее. Когда она не двигалась, я напрягался. Был момент, когда мы чувствовали себя одним человеком.

В этом не было ничего сложного. Она встала на цыпочки и вставила меня в себя. Затем прильнула ко мне, очень медленно двигаясь взад и вперед, кружась. Механическая равномерность ее движений прогревала меня насквозь. Я забыл о нашей сделке. Мой разум был опустошен. Я больше не чувствовал холода.