Елена Квашнина - Привет, любимая (СИ)
- Какая ты глупая, Алька.
- Но ты ведь хотел со мной разводиться? А теперь и подавно... - пробормотала я в одеяло, успокаиваясь. Любит, любит, любит...
- Разводиться? С тобой? - он уставился на меня, ничего не понимая. - Кто тебе это наплел? Никогда бы в жизни тебе развода не дал!
Прижал к себе еще крепче. Я тихонько высвободила одну руку и обняла его за шею. Он тщательно завернул меня в одеяло и поместил к себе на колени. Держал, как младенца. Целовал в глаза, в нос.
- Подумаешь, Ромка... - бурчал между поцелуями. - И его хорошо знаю, и тебя. Небось, кокетничала с ним, кокетничала... А потом по носу щелкнула?
- Ага, - я тихо рассмеялась. Как это он про нас с Романом так точно вычислил?
У Мишки было такое выражение лица! И эти его веснушки... вот окаянные... Я вытащила из одеяла и вторую руку. Дотронулась до них... Господи, до чего же я его люблю! Я ему так и сказала...
- Ты думаешь, я тебя не люблю? Я тебя, Алька, еще больше люблю!
- За что, Рыжий? За что?
Он перестал меня целовать. Серьезно посмотрел и тихо промолвил:
- А кто его знает, за что? Вот ты знаешь, за что меня любишь? Ну и я не знаю... Разве любят за что-то? Любят просто так. Любовь, она или есть, или ее нет. Я вот в Африку от тебя сбежал, а ты меня и там достала. Помню, я только из армии вернулся. Недели три прошло, не больше... Мы с тобой из-за Светки поссорились. Ты за поленницу ушла - плакать. Я тихонько с другой стороны зашел и смотрю. Сидишь ты на чурбаке и плачешь. Спокойно так сидишь. Подбородок руками подперла, а по щекам слезы льются... У меня тогда душа вся сжалась. Такая ты любимая, такая родная... Я в загранке каждый день это вспоминал. Женщин много разных встречал. Такой, как ты... такой вот родной, моей - нет. Не было больше такой. Мне теперь всю жизнь перед тобой свои грехи замаливать. И я о тебе только всегда и думал, Василек ты мой бестолковый...
Я поерзала у него на коленях, прижимаясь теснее. Прислонилась виском к его плечу. Любит. Любит, конечно. А что мне еще надо? Ничего мне больше не надо. Что-то у меня глаза защипало. Будет сегодня чай или нет? Куда тетка-то запропастилась?
Мишка угадал мои мысли. Громко сказал в сторону кухни:
- Теть Нин! Ты там еще часик посиди. Чай настояться должен.
В ответ донесся довольный смешок. Тетя Нина всегда любила Мишку и во всем шла ему навстречу. Мишка уложил меня на подушки. Расправил одеяло. И начал расстегивать свою рубашку. Сказал тоном, не терпящим возражений:
- С сегодняшнего дня я сплю не на стуле, а на своем законном месте. Ну-ка, подвинься. Развалилась, понимаешь!
- Еще чего! - передразнила я и хихикнула, счастливая тем, что он рядом. - Больным людям нужен покой.
- Что-что, а покой я тебе гарантирую, - нахально пообещал он, залезая ко мне под одеяло. - Ни одного мужика рядом с тобой не будет. Кроме мужа, разумеется.
Странное представление о покое у Рыжего. Он как раз самый беспокойный из всех известных мне людей.
- Отдохнешь от приключений, - продолжал развивать свою идею Мишка. - А увижу на горизонте Ромку - вообще прибью.
Хорошо, что про Олега не вспомнил. Или у него вместо Олега теперь Роман, как повод для скандалов?
- Скажи мне еще раз, что любишь, - шепнул Мишка, методично превращая мою ночнушку в кучу тряпок для вытирания пыли.
Ох, Рыжий! - только и смогла сказать я.
ЭПИЛОГ
Мы сидели с Олегом на лавочке в парке. Смотрели, как Мишка с Ванечкой и Таня с дочкой кормили уток.
Утки были тощие. Жадные. Наверное, оттого, что страшно голодные. Они скользили оранжевыми лапами по льду пруда и оглушительно гагакали. Стучали клювами. Особенно нахальными казались селезни.
Ванечка заливисто хохотал. Отталкивал от уток Шурочку. Шурочка визжала. Татьяна сосредоточенно крошила уткам хлеб. А Рыжий швырялся снегом во всех подряд.
- Пойдем к ребятам, - предложил Олег.
- Нет, - вздохнула я. - Мишка мне сказал здесь сидеть. Ты иди, если хочешь.
Снег искрился на ярком солнце. Под деревьями лежали серые, сиреневые, голубые и синие тени. Было так хорошо сидеть на лавочке, вдыхать вкусный, морозный воздух... Смотреть на Мишку с Ванечкой.
- Ты же замерзнешь!
- Мне ходить не очень рекомендуется, - не задумываясь, отозвалась я. - А потом, не забывай, что я на подушке сижу. И в десяти штанах.
- Почему? - он встревожился. - Почему ходить не рекомендуется?
В этот момент Рыжий обернулся к нам. Проверить, не соскочила ли я с лавочки? А может, не обнимает ли меня за плечи Олег? Я напрасно радовалась тогда, что Олега Мишка заменил Романом. Как же! Рыжий не изменял себе. Мне изменял, а себе - никогда! Теперь он попрекал меня уже двумя мужиками сразу: Романом, который имел нахальство изредка у нас появляться, плести байки о социализме с человеческим лицом и смотреть на меня тоскливыми глазами, и, как всегда, Олегом. Хорошо, что о Вальке Прохорове Мишка не знал ни сном, ни духом. Мои сослуживцы его никогда не интересовали.
Рыжий убедился, что Олег меня не обнимает, что я сижу, как приклеенная, что пока не замерзла. Помахал рукой. Я помахала ему в ответ. Он сгреб руками пригоршню снега. Слепил снежок и бросил в нас. Долетит? Не долетит?
- Ты не ответила.
Не долетел. Упал шагов за пять от нас, подняв в воздух снежную пыль.
- Угроза выкидыша, - беззаботно пояснила я, провожая взглядом еще один снежок. Не долетел. Попал в дерево.
- Ты что? Беременная? - изумился Олег.
Я обернулась к нему. Вот чудак! Что здесь удивительного? После всех моих злоключений... Кроме того, у меня в мужьях Рыжий. А Рыжий теперь хочет целую кучу детей.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});