Елена Арсеньева - Моя подруга – месть

– Алхан Вахаев, – прошептала Марьяна – и вздрогнула, как будто не она сама произнесла эти слова, а кто-то другой, на миг возникший рядом, но тут же вновь канувший в небытие.

Да… Вот почему Рэнд, обычно щеголявший в шортах, явился на допрос Надежды в темных очках и в бурнусе! И говорил только по-английски, и не давал ей слова сказать. Oн не мог допустить, чтобы Надежда его узнала и назвала по имени. А она была близка к этому. Какое изумление вдруг появилось на ее лице… она и верила, и не верила себе. Конечно, это казалось ей совершенно неправдоподобным: тот самый Алик Вахаев!

Неправдоподобно, в самом деле: зачем ему понадобилось устраивать эту нелепую сцену с догом? Если Рэнд так хорошо успел изучить окружение Виктора Яценко, то прекрасно понимал, какую опасность представляет для него Надежда. Она была обречена – даже если бы Лариса не сказала, что лишь одной Надежде известно истинное местонахождение Виктора. Вахаев все равно нашел бы повод ее убить.

Но зачем было искать?! Почему ее не пристрелили еще на вилле «Клеопатра», когда всех одурманили газом? Для чего везли сюда, держали взаперти, избивали… для чего потом устроили допрос, изощренно выпытывая то, что и так было, оказывается, известно? Почему предпринимали все меры, чтобы Надежда и рта не успела раскрыть?! Ведь это все было похоже на плохой спектакль…

И тут Марьяна поняла, что ее догадка тоже верна. Спектакль, вот именно. А спектакли играют ради зрителей. В данном же случае – для зрительницы. Для единственной зрительницы. Для нее, Марьяны.

Но почему?!

Что значит она для замыслов Рэнда? Скажем, в будущем Азиз будет сотрудничать с наследниками Виктора, и, чтобы русская сторона «Сфинкса» не рыпалась, Рэнд заранее демонстрирует силу, которая будет стоять за спиной Азиза. Но еще неизвестно, нужен ли Рэнду «Сфинкс» – похоже, что нет, что им движет только месть, а все остальное – игра Азиза. И Марьяна-то кто такая? Каким образом ее впечатления могут оказать влияние на будущую деятельность «Сфинкса»? Демонстрировали бы все это для Ларисы – было бы понятно. Хотя той и так достается…

Нет, ничем иным нельзя объяснить сцену с собакой, кроме как желанием подавить Марьяну, уничтожить ее психологически, заставить «выдать» Хозяина. А все-таки, мимолетно возгордилась Марьяна, ей это и в голову не пришло, пока она не увидела Виктора мертвым и не уверилась, что ее слабость уже ничем ему не повредит.

Зачем же необходимо Рэнду запачкать ее в этой крови? Только ли для того, чтобы насладиться зрелищем человеческого ничтожества – в данном случае ничтожества именно Марьяны? Мотив не хуже других, но слабоват, слабоват все-таки! Или она должна стать козлом отпущения? Bот интересно, всерьез задумалась Марьяна, а как будет звучать это выражение применительно к женскому полу? Не скажешь ведь – коза отпущения! И говорится именно «мальчик для битья», а никак не «девочка…». Может быть, подобная роль для женщин вообще не предусмотрена? Однако Марьяне, похоже, придется ее сыграть. Какой-то анималистический период наступил в ее жизни: вчера была подсадной уткой, сегодня стала козлом отпущения… или все-таки козой?

Ладно, пусть так. Но зачем, о Господи, зачем?!

А если… а если все дело опять в Григории? Если Алхан хочет не только убить его, но и морально уничтожить? Можно ли приготовить для Григория яд покрепче, чем сказать, будто выдала его любимая женщина – и она же стала причиной гибели Виктора?

Вдруг возникла в памяти сцена: Григорий рассказывает, что после тяжелого ранения был уволен из армии, а работы найти не может. В милицию пошел было, да сразу понял, что это не для него: слишком привык жить по законам войны, преступник для него враг, которого надо уничтожить, а в милиции все-таки работа иная. Он устроился бы охранником, да неохота прислуживать какому-нибудь сволочному ворюге, тем, кого ныне называют «новыми русскими», тоже, по сути, преступникам…

– Они не все сволочи, – сказала тогда Марьяна. – Я работаю у порядочного человека, а не у преступника. Знаю его уже лет пятнадцать, не меньше. Он всегда был хорошим человеком, всегда! И ему нужен охранник.

Она не сказала Григорию, что заботится в ту минуту не столько о нем или о Викторе, сколько о себе самой. Ей хотелось ни на день не расставаться с человеком, которого полюбила, – впервые в жизни она полюбила! Хотя Григорий, конечно, все понял. Да и Виктор – тоже. И вообще все в доме знали об их любви. Женька, к примеру, на Марьяну сразу рукой махнул, как на существо, совершенно для него потерянное, даже до высокомерной Ларисы это, кажется, дошло… Но каким образом обо всем этом мог пронюхать Рэнд? Откуда он знает, что известие о предательстве Марьяны окажется для Григория ударом? Азизу об их отношениях вряд ли было известно… А впрочем, откуда Марьяне знать?! Виктор вполне мог об этом обмолвиться. Уж если Рэнд пронюхал, что Григорий Орлов, который служит в охране партнера Азиза, тот самый Григорий Орлов, который собственноручно расстрелял каждого из его братьев, то он, конечно, вызнал о своем враге все, что можно. Чтобы причинить ему боль.

Самую ужасную боль…

И вдруг, внезапно, Марьяна осознала, какие пустяки ее размышления, и страхи, и негодование по поводу Рэнда, который пытается выставить ее предательницей, и тоска, снедающая ее сердце, – какие все это мелочи по сравнению с тем, что испытывает сейчас Григорий, и с тем, что еще предстоит ему испытать! Обезглавленные мальчишки представились ей вдруг, и она, зажмурясь, впилась зубами в руку, чтобы не завыть от ужаса. Вот что ждет Григория! И не только это. Воображение Марьяны даже не в силах представить себе тех мучений, которые приготовил ему бездушный, безжалостный Алхан, воодушевленный идеей кровавой мести.

Марьяна широко раскрыла глаза и уставилась на светлые стены. Kартины, которые рисовал ее пылающий мозг, были невыносимы! И в самое сердце вдруг уколола ее ненависть – за то, что Рэнд не дал ей умереть в зловещем водоеме с темной, маслянистой водой. Или что не перерезал ей горло, не положил на один из ледяных, облицованных кафелем столов, накрытых черной клеенкой…

Умереть. Умереть сейчас, немедленно, любой ценой, любым способом!

Марьяна вскочила с кресла и, обо всем забыв, как-то сразу обезумев, заметалась по комнате, хватая что-то, она не видела что, отбрасывая эти вещи, натыкаясь на мебель… Подскочила к двери, занесла кулаки: стучать, кричать, пока не явится охранник, наброситься на него, нарваться на пулю!

И отпрянула, когда дверь внезапно распахнулась и в комнату вошел высокий человек, держа на руках Ларису.

Это был тот самый красавец араб, которого уже видела Марьяна прежде. Высоченный, широкоплечий, он без малейших усилий нес тяжело обвисшую, с запрокинутой головой, очевидно, бесчувственную женщину. Шагнул было к дивану, но увидел, что там спит Санька, – и небрежно свалил Ларису в кресло.