Абсолют в моём сердце - Виктория Валентиновна Мальцева
Слёзы. Я не могу их контролировать. Они душат меня, топят такой болью, какую могут причинить только самые близкие люди:
– Мам… а я – не настоящая?
– Дело не в этом, Сонь! Ты благословенна его любовью, тебе достаётся почти всё, что у него есть! Это знают все, и каким-то чудом девчонки не умирают от ревности, и ты не поверишь, я каждый день молюсь, чтобы так продолжалось и дальше, чтобы вы оставались сёстрами, чтобы были близки, а не так, как бывает. Алекс совершает большую ошибку, делая это, но говорить с ним бесполезно. В его случае это не выбор, а данность. Говоря простым языком – клинический случай. Думаю, от сестринского гнева тебя только то и спасает, что крови его в тебе нет, и это даёт им фору… Формально.
– То есть, меня считают ненастоящей…
– Повторяю, формально – да. И именно эта формальность и спасает нашу семью от ревности и обид. Только Эштон под ударом. Из-за тебя, Сонь. Мне больно за тебя, тяжело видеть, как ты страдаешь, и меня ужасает то упорство, с которым ты не теряешь надежду, но… если действительно так сильно его любишь, подумай о нём! Не подставляй его, не провоцируй отца! Ему нужен отец, не представляешь, как нужен!
– Ты откуда знаешь?
– Просто знаю.
Её посыл мне ясен. Вот только никак не вписывается в мои планы.
После разговора с матерью я влезла в улиточный домик: во мне толстым пластом осела обида. Мать просила за Эштона, пыталась донести до моего сознания, что мир не крутится только вокруг меня, хотя нет, он не сам по себе это делает – отец рулит этим фундаментальным явлением, вращая нашу планету вокруг МОЕЙ оси.
Я устранилась. Маюми и Эштон приходят по воскресеньям на семейные обеды, собираются все, вот абсолютно все… кроме меня. Я нахожу себе занятия подальше от родительского дома, а в октябре и вовсе переселяюсь в свою квартиру.
Отец в шоке. Отец в боли. Он не может смириться, назначает мне обеды и ужины в ресторанах, водит в оперу, но ответа так и не выжал: я – могила. Он никогда не узнает, о чём попросила меня мать. Я не стану винить её в своих проблемах и обнажать свою почти детскую обиду на то, что мама не на моей стороне. В двадцать лет я казалась себе бесконечно взрослой и даже мудрой, но была не в состоянии понять, что мать не выбирала чью-либо сторону, она всего лишь пыталась быть справедливой.
И она, как всегда, оказалась права. Попала стопроцентно в яблочко – я взорвалась.
Недаром говорят, маленькие дети – маленькие проблемы, большие дети – большие проблемы.
Эштон живёт в одном со мной городе, более того, он каждую неделю бывает в родительском доме, но его дни – воскресенья, а мои – вторники. Вот так я собственноручно отлучила себя от него, и преуспевала в этом целых три месяца: весь сентябрь, весь октябрь и почти весь ноябрь, по двадцать седьмое число не включительно.
Он совершил фатальную для себя ошибку – позвал меня отмечать свой День Рождения. Если б СМСку прислал – я бы её проигнорировала, но он позвонил. Сам.
– Привет.
– Привет.
– Как дела?
– Нормально.
– Тяжело учёба даётся?
– Да нет. Ничего вроде, держусь пока.
Пауза.
– Мне показалось, ты избегаешь меня.
– Тебе показалось, Эштон. Медицина действительно нелёгкая наука.
– Ладно…
– Ладно.
– У меня День Рождения двадцать седьмого ноября, помнишь?
Моё горло скручивает нервная судорога. Как же не помнить дату рождения единственного нужного мне мужчины на планете, по странной роковой случайности, совпадающей с датой моего падения…
– Помню, – отвечаю сухо. – И твоя свадьба.
– Свадьбу перенесли на январь, я думал, ты знаешь. Но Маюми решила закатить вечеринку по случаю моих именин. В общем, Лурдес настояла, чтобы я позвонил тебе.
– А сам ты, что? Решений уже не принимаешь?
Слышу, как смеётся.
– Тебе честно сказать?
– Желательно.
– Будь моя воля, я завалился бы спать… на всю ночь. И чтоб ни души рядом. Отец умотал в конец, не поверишь, – снова смеётся. – Оказывается, сложной может быть не только медицина!
Вздыхаю. Ты – наследник, Эштон. Так что… не унывай! Вслух произношу:
– Ты хочешь, чтобы я пришла?
– Конечно, – отвечает, не задумываясь. – Мне не нравится то, что происходит в последнее время. Воскресенье – семейный день, кажется, так ты говорила четыре года назад. Одного члена семьи каждый раз нет, и я чувствую, что виноват… в чём-то…
– В чём-то, – повторяю эхом.
– В чём же?
В том, что полюбил не меня.
– Я приду, Эштон. У меня двадцать седьмого дежурство, но я поменяюсь с кем-нибудь.
– Уже дежуришь?
– Практика – третий год учусь.
– Ясно… Учись хорошо. Ты будешь отличным доктором!
– Постараюсь.
Раз уж сам пригласил – значит пойду.
Julia Michaels – Heaven
Вечеринка, одна из многих, на которые я вот уже три года как не хожу. За это время отвыкла от толп людей, громкой музыки, косячков, алкоголя… который, впрочем, и раньше никогда не пила. До того единственного в моей истории случая.
Теперь мне двадцать лет, и хотя по закону США права употреблять алкогольные напитки не имею до тех пор, пока на своём личном календаре не достигну отметки в 21, я вливаю в себя маргариту (а кто вообще соблюдает эти тупые законы?), потому что не пить невозможно.
Они обнимаются почти постоянно. Иногда он целует её, не скрываясь, не стесняясь многочисленных друзей и знакомых, потому что тоже, очевидно, успел хорошо зарядиться горячительным. Пьют все, и я в том числе.
Примерно в половине первого ночи чувствую, что уже не могу стоять на ногах. Подхожу к Эштону, спрашиваю:
– Где можно отдохнуть?
– На втором этаже есть спальни – выбери любую… Только не master-bedroom, пожалуйста!
– Пожалуйста! – выдыхаю в его лицо свои алкогольные пары.
И никуда не иду. Оскорблена… НЕ место мне в его супружеском… почти супружеском ложе.
Я пьяна, и я продолжаю себя спрашивать: зачем он поцеловал меня тогда в лесу? Не сдержался, просто физически хотел, как наиболее доступное в данный конкретный момент женское тело, или всё же «что-то» есть не только у меня, но и у него тоже, «между нами», то есть…?
Лурдес едва ворочает языком, так же, как и я, на ней весь вечер провисел какой-то очередной бойфренд, показавшийся
