Каролина Фарр - Молот ведьмы

— Может, он решил, что я буду слишком далеко от центра всей жизни в доме? — рискнула я спросить.

— Но это ведь то, что тебе и нужно, Саманта! Нет, он засомневался, потому что когда-то там была студия моей матери. Она там любила рисовать, потому что в башне освещение очень подходящее для живописи. Бабушка тоже любила эту комнату. Питер говорил мне, что, когда он был мальчиком, она сидела там часами. Говорила, что ходит туда, чтобы заново прожить свою жизнь, отрешившись от действительности. Там на стене висит портрет дедушки, и она с ним разговаривала, как будто с живым. И всегда запирала дверь. Единственным человеком, допущенным туда, был Саша, у него был собственный ключ...

Ее объяснение я нашла тяжеловатым и трудно перевариваемым, как русский обед.

— Твоя мать была художницей?

— Да. Но не очень хорошей. Мы с Питером никогда о ней не говорим. Это нас тревожит и вводит в меланхолию. Может, тебе стоит об этом помнить, когда начнешь писать. Ведь, в конце концов, это его биография, а не ее. Она писала плохие картины. Я сожгла их все. Некоторые производили просто ужасное впечатление. У нее, я же говорила, не было таланта. Мне кажется, она писала, просто чтобы досадить Питеру.

Пока Шерил говорила, мы продолжали подниматься. На площадке второго этажа она небрежно махнула в сторону коридора:

— На этом этаже нечего смотреть! Комнаты все меблированы, но там никто не живет. Все слуги спят внизу, в цокольном этаже, в задней части дома. Мы и гости — на первом этаже. Питер, разумеется, будет настаивать, чтобы показать тебе все комнаты. Он гордится обстановкой. Она в основном вся старинная, действительно уникальная, прошлого века, и вывезена из старой России. Как и обстановка твоей спальни. Я говорила, что тебе выделили самую огромную спальню?

— Я это заподозрила.

— Она была бабушкиной. Кровать — подарок самой царицы. Кровать для королей. Ручаюсь, она могла бы рассказать много интересных историй...

Мы опять начали подниматься, ноги утопали в толстых коврах. Шерил говорила не переставая.

— Когда бабушка со слугами выезжала из России, дед постарался, чтобы они взяли все необходимое. Был заказан специальный поезд, который вез все имущество в Маньчжурию. Там были верные друзья, и в Китае тоже, они позаботились обо всем. Поэтому паша семья оказалась в лучшем положении, чем другие семьи белых русских, ты ведь, наверное, читала, как они голодали в Китае. А наши вывезли даже фамильные драгоценности. Потеряли лишь имение.

— Им повезло.

— Бедный дорогой Питер мог вообще не играть на сцене, ты же понимаешь.

— Нет. Я не знала.

— Он был богат и до этого. Питер изумительно молодо выглядит, верно?

— Да, очень. — Меня начинал тяготить этот разговор, в нем чувствовалось напряжение.

— А ты знаешь, сколько ему лет, Саманта?

Я нахмурила брови, припоминая.

— Ему пятьдесят пять. Верно?

— А выглядит самое большее на тридцать пять. Ему было тридцать семь, когда я родилась.

— Да, я знаю.

— Мать была моложе. Ей тогда было тридцать.

— Ты так же обожала свою мать, как отца, Шерил?

Мы подошли к двери, Шерил взялась за ручку, чтобы открыть, но остановилась:

— Это нечестно, Саманта.

Мне показалось, что в ее голосе прозвучала обида.

— Прости меня.

— Моя мать ревновала всех к Питеру. Женщины до сих пор влюблялись бы в него, если бы были допущены в дом. Ручаюсь, что ты уже тоже начинаешь в него влюбляться, — добавила она насмешливо, все еще держась за ручку двери.

Я покачала головой:

— Я уже говорила тебе об этом, Шерил. Я не лгу. Я приехала сюда работать — и больше ни за чем.

— Да, говорила. Но вопрос в том, сможешь ли ты предотвратить влюбленность и устоять против этого чувства? Немногие устояли.

— Смогу, — сказала я с некоторым раздражением. — Твой отец действительно очарователен, но ведь я ненамного старше тебя. Мне только двадцать один. Я не собираюсь влюбляться в мужчину, который старше меня на тридцать четыре года. И точно так же уверена, что твой отец не испытывает ко мне другого интереса, кроме интереса к человеку, который взялся описать его жизнь. И почему он должен? После всех красивых женщин, которых он любил, зачем ему тревожить свой мир и покой, обретенный подле тебя? Ведь любому ясно, что ты стала всей его жизнью, Шерил. Никакой женщине здесь нет места. Поправь меня, если я ошибаюсь, но мне показалось, что Питер Кастеллано живет только для тебя, своей дочери, и своего дома. Больше никто и ничто не имеет для него значения.

Ее большие глаза наполнились слезами, она быстро отвернулась.

— Вот комната-башня. Посмотрим? Он всегда беспокоится, когда я долго отсутствую.

— Нет, подожди! — Я взяла ее за руку. — Я хочу быть твоим другом, Шерил. Но как можно дружить, если каждый раз ты смотришь на меня и думаешь, что я могу увести твоего отца от тебя? Ты или поверишь мне, или нет. Если нет, можешь отвезти меня в аэропорт, прямо сейчас!

— Ему это не понравится, — задумчиво произнесла Шерил. — Ты меня расстраивать, Саманта...

— В данный момент для меня более важны твои чувства и то, чего хочешь ты, все равно, поправится ли это Питеру Кастеллано, — сказала я решительно. — Ну так как?

— Я верю тебе, Саманта, — наконец отозвалась она, — и ты мне нравишься. Я хочу, чтобы ты осталась!

— Тогда не будем больше говорить об этом.

— Хорошо. — И Шерил внезапно разразилась рыданиями.

Я не ожидала от себя самой, что мне станет ее жаль. Утешая, я дала ей платок вытереть слезы.

— Если Питер увидит меня с красными глазами, он будет спрашивать, что случилось. — Она привела себя в порядок с помощью моего платка, напоследок высморкавшись в него.

— Зайдем на обратном пути в мою комнату и увидим, как можно исправить положение с помощью косметики.

— Нет, там будет Марица!

— Ну и что? Я отошлю ее. Я не хотела довести тебя до слез, поверь. Просто надо было выяснить паши отношения до конца.

— Да, я знаю. Только... иногда я говорю такие вещи... о чем впоследствии сожалею. Наверно, к этому меня побуждает дьявольский дух Саши.

— Чепуха! Мы все говорим такое, о чем потом сожалеем.

— Когда я думаю, что кто-то может увести от меня Питера, я говорю ужасные вещи. Ничего не могу с собой поделать. — Глаза ее были широко раскрыты и испуганы. — Саманта... скажи, это противоестественно, что я ревную Питера? Это не... Я вижу по твоим глазам. Ты...

— Нет! — резко ответила я. — Ничего такого ты не можешь в них увидеть. — Потом заговорила мягче: — Мне кажется, я понимаю, что ты чувствуешь. Я тоже очень любила отца, гордилась им. Так же, как ты Питером. Моя мать умерла, и, наверно, я смотрела на каждую женщину, с которой видела папу, так же, как ты смотришь на меня. Но это не противоестественно. Мне тоже было восемнадцать. Я не хотела, чтобы мой отец снова женился. Я видела в каждой женщине, которая ему улыбалась, врага, считая, что она хочет занять место моей матери. Я была напугана. Эгоистична. Не уверена в себе. Я смотрела на них и говорила себе, что ни одна из них его не достойна. Он был прекрасным человеком и очень красивым.