Эшли Дьюал - У истоков Броукри (СИ)

— С тобой нельзя в разведку, — сетует Конрад, — ты запорешь любую операцию.

— Я и так стараюсь идти тихо.

— Можно, еще постараться не говорить, — улыбается Эрих и пожимает плечами. — Что я вам сказал — молчите.

— От кого мы скрываемся?

— От охраны.

— Зачем? Ты же сынок «палача»?

Ривера тяжело выдыхает и глядит на Бофорта устало. Будто бы хочет ему врезать, но не считает сейчас это разумным решением, к сожалению.

— Люди воруют лекарства. Кто-то, чтобы спасти родных, кто-то, чтобы избавиться от реальности на какое-то время. Поэтому в ночь мы усиливаем охрану.

— Но ты сын «палача», — вновь с нажимом повторяет Конрад. — Твой отец — главный.

— И что? Я могу украсть лекарства, как и каждый, кто пробирается сюда тайком.

— И?

— Что и?

— Украл и извинился, ведь твой папаша не последний человек.

— Если я совершу преступление, я буду отвечать так же, как и любой другой человек.

— Но это глупо, как же привилегии? — Конрад покачивает головой. — Страдаете черти чем. Что насчет иерархии, слышали о таком?

— Мы все равны здесь.

— Да неужели.

— По крайней мере, перед судом. — Эрих останавливается и поворачивается лицом к Бофорту. — Мой отец главный, не я. Каким бы сильным не было его влияние, оно никак не поможет мне, потому что я один из его подчиненных.

— Но ты его сын, — Бофорт недоуменно сводит брови. Он пытается понять, о чем идет речь, но никак не может сложить два и два. Парню кажется абсолютно невозможным, что люди не пользуются всеми своими возможностями, а становятся в одну линию с теми, кто этих возможностей не имеет. — Тогда какой в этом смысл? Зачем быть главным?

— Чтобы помогать, контролировать.

— Интересная теория…

— Правильная теория.

— Кажется, мы должны были молчать, — напоминаю я, взмахнув руками. — Постоянно будете спорить, или мы, наконец, дойдем до палаты?

Мы идем на второй этаж. Дверь в палату двадцать три открыта нараспашку. Я робко мну ладони, пусть и иду впереди ребят, словно знаю, что делать. На самом деле, я понятия не имею, о чем говорить с Хельгой, и какую новую информацию она может мне поведать. Я замираю в нескольких метрах от порога и смотрю на Эриха.

— Я зайду сама.

— Что? — Парень недоуменно вскидывает брови. — Зачем?

— Может, Хельга расскажет мне больше, если я останусь с ней наедине.

— Она — слепая. Она не увидит того, что кто-то караулит тебя на пороге.

— Думаешь? Мне кажется, за тринадцать лет она научилась замечать то, что глаза не видят. Найдите пока что-нибудь, чем можно промыть лицо.

— А если что-то пойдет не так?

— Я буду ждать вас здесь.

— Если что-то пойдет не так здесь. — Уточняет Эрих. — Это плохая идея, Дор.

— Тогда встретимся на утесе за площадью, помнишь?

— О, у вас еще и тайное место есть, — смеется Конрад. — Вы романтичные ребята.

— Мы еще и кладовку в университете полюбили, — подначивает Ривера, и я смущенно застываю. Лицо вспыхивает от стыда, едва я вспоминаю о том, чем мы там занимались.

Пихаю парня в бок и свожу брови. Черт бы его побрал!

— Не думаю, что сейчас подходящий момент для обсуждения кладовки!

— Но мы можем обсудить то, чем вы там занимались, — холодно улыбается Конрад, не сводя глаз с Эриха. — Поделишься? Кто бы мог подумать, что старые, пыльные помещения еще пользуются популярностью.

— К сожалению.

Я закатываю глаза и потираю ладонями лицо. Просто сумасшедший дом! Ничего не говорю больше. Просто схожу с места и плетусь к палате, сгорбив от смущения плечи. Не думала, что любить кого-то так сложно, ведь почти каждые пять секунд у меня возникает желание треснуть Ривера по башке чем-то тяжелым! Что за детские игры? Хотя не так уж давно я рассказывала Дамекес о том, что Эрих признавался мне в любви,… Возможно, все мы немного сходит с ума, когда в нас просыпаются чувства к другому человеку.

Я неуверенно стучусь и замираю на пороге.

— Простите, — сглатываю, — Хельга?

Женщина сидит у окна. На ней новые вещи, они чистые. Юбка в пол с оборванными краями и простая черная блузка. Я слежу за тем, как она медленно поворачивается ко мне лицом, как выпрямляет сгорбленную спину, вдруг превратившись в копию моей матери, и со свистом выдыхаю, накопившийся воздух.

— Это вы, — утверждает она, покачав головой, — опять вы, Саманта.

— Но как вы узнали?

— Твой голос похож на голос Сьюзен. Странное совпадение, не правда ли? К тому же, ко мне мало кто приходит. Никто, точнее.

Я закрываю за собой дверь и решительно вскидываю подбородок. Неожиданно меня пробирает до костей чувство уверенности, которое не позволяет мне бояться последствий.

— Это не совпадение, — сделав шаг вперед, признаюсь я. — Сьюзен де Веро — моя мать.

Женщина резко отворачивается и застывает, сжав в пальцах деревянную трость. Она не произносит ни слова, превратившись в бледную статую, а я подхожу ближе и набираю в грудь больше воздуха. Я должна быть честной и смелой.

— Мое имя Адора де Веро. Я дочь Сьюзен и Эдварда де Веро, миссис Штольц, и я не просто так приходила к вам в прошлый раз, как и сейчас, стою здесь не просто так.

— Что тебе нужно? — Хельга переводит на меня невидящий взгляд, и я замечаю, как подрагивают ее тонкие губы. — Зачем ты здесь, чего хочешь?

— Правду.

— О, боже мой.

Внезапно женщина хватается пальцами за рот и горбится, испустив всхлип. Ее плечи подрагивают, ужас мелькает в изуродованных глазах, и теперь она поднимает подбородок не равнодушная, не отстраненная, а убитая горем и отчаянием.

— Что тебе нужно! — Громче спрашивает она, поднимаясь на ноги. — Ты пришла сюда, пришла ко мне, как ты могла, как посмела…

— Миссис Штольц…

— Бессердечная, — с ненавистью произносит женщина, приложив руку к груди, — как и мать, как и отец. Бессердечная.

— Я не хотела, не хотела, чтобы с вашей дочерью так поступили! Я…

— Не говори о ней.

— Но я должна. — Подхожу к женщине и горячо восклицаю. — Пожалуйста, поверьте, я бы все отдала, чтобы повернуть время вспять. Но это невозможно.

— В тебе ее сердце! — Шепчет Хельга и пошатывается назад. Она хватается пальцами за лицо, покачивает головой и глядит сквозь меня, борясь с дикой дрожью. Он вдруг хочет подойти ко мне, а затем замирает. Потом тянет вперед руку, и вновь прижимает ее к своей груди. Женщина разрывается на части, и неожиданно она стонет, слабо и тихо, но так, что у меня кровь стынет в жилах. Она отступает назад. — Убирайся. Прошу, уйди.

— Я не могу, — глаза щиплет, — пожалуйста, выслушайте. Я не могу уйти, я должна как можно скорей понять, что происходит.

— Убирайся!