Наталья Костина - Все будет хорошо

— Вы ее узнаете, если увидите?

— Разумеется! Разумеется! У меня память, слава богу, прекрасная. Но у нее и внешность, знаете, очень запоминающаяся. Очень вульгарная девица. Чрезвычайно! Волосы рыжие. — Марина Илларионовна опять покосилась на Катерину. — Такие, знаете, в крупную химию…

— Крашеные? — наконец подала голос Катя. Марина Илларионовна задумалась.

— Нет, пожалуй, не крашеные. У нее, знаете ли, цвет лица, извините, конечно, — вот как у вас — румянец очень характерный. Кожа такая — помните, у Тициана…

— А как она была одета, Марина Илларионовна? — перебила ее Катя.

Вахтерша неодобрительно на нее покосилась, видимо, все еще подсознательно причисляя лейтенанта Скрипковскую к когорте рыжих вульгарных девиц с тициановским цветом лица.

— Очень вызывающе. — Библиотекарша поджала губы. — Короткая кожаная юбка — чуть ли не до пупка, колготки такие — в сетку. Ужасные. Блузка красная, с какими-то блестяшками. Тоже очень открытая. Даже, извините, лифчик был виден. Высокая такая, грудастая.

— А в руках у нее было что-нибудь, не заметили?

— Ничего у нее в руках не было. Они у нее в карманах были. Она еще так стояла, руки в карманах, и раскачивалась на своих каблучищах. Кошмар!

— А сумка? Сумка у нее была?

— Сумка? — задумалась консьержка. — Сумка, сумка… Да! Сумка у нее была. Когда она к лифтам подниматься стала, я еще ей вслед посмотрела. Кого-то она мне напомнила, кого-то знакомого такого… Нет! Да! Так вот, сумка. Сумка была. Небольшая такая, черная сумка, плоская, на цепочке.

— А кроме этой подозрительной девицы приходил еще кто-нибудь посторонний?

— Сейчас… Вот, в шесть часов — молодая пара к Митрохиным. Я их хорошо знаю, они все время к Митрохиным приезжают. Они потом вместе вышли, сели в машину и уехали.

— А после восьми, кроме этой девицы, — поморщилась Катя, — никого больше чужих не было?

— Только мастер приходил в сто тридцатую. К Капрельян-цам. В половине девятого. С чемоданчиком. Приятный такой молодой человек.

— Какой мастер? — сразу заинтересовался Бухин. — Телевизионный.

— А почему вы решили, что он телевизионный мастер? Вы что, его знаете? Он здесь раньше бывал?

— Нет, никогда раньше не видела. Но он сам у меня спросил, в этом ли подъезде сто тридцатая квартира или нет. Я ответила, что здесь, и спросила, по какому он делу. А он сказал, что телевизионный мастер. Очень приличный молодой человек. Вежливый. В сером пристойном костюме.

— А когда он вышел?

— Я не записываю, к сожалению, когда кто выходит, только когда приходит. Ну, примерно, минут через двадцать — тридцать.

— То есть около девяти?

— Ну, около того.

— И звуков никаких подозрительных не слышали? Выстрелов?

— Нет, ничего такого не было.

— А девица во сколько вышла, не помните?

— Девица? — вдруг удивилась дежурная. — Девица вроде бы обратно не выходила. Или я ее не заметила? Не может этого быть, — разволновалась она, — у меня прекрасная память! Когда же она в самом деле вышла? Нет, она точно не выходила. Наверное, до сих пор у этого Морозова.

— А описать телевизионного мастера сможете? С фотороботом нам поможете?

— Он такой обыкновенный, — растерялась Марина Илларионовна. — Просто обыкновенный молодой человек… Приличный… Волосы… русые. Нос? Обыкновенный, прямой нос. Может быть, чуть курносый или кривоватый, что ли. А может, и нет, — она расстроилась. — Глаза? Ах, боже мой! Какие же у него были глаза? Кажется, светлые… Вот девицу прекрасно помню. Хоть сейчас…

— Вот видите, Марина Илларионовна, — подбодрил ее Бухин, — вы, оказывается, все прекрасно помните. И еще больше вспомните, если с вами специалист поработает.

— Вы так думаете? — с сомнением спросила вахтерша.

Банников стоял у подъезда и разговаривал с необычайно взволнованной женщиной лет сорока. Женщина, у ног которой стояла большая хозяйственная кошелка с торчащими из нее перьями зеленого лука, косила по сторонам, теребила носовой платок и при этом строчила как из пулемета:

— …и очень ссорились. Да! Да! Прямо кричали друг на друга! А потом Кузнецов прямо взял и вытолкал его за дверь.

— Прямо-таки вытолкал? — с сомнением в голосе спросил майор.

— Своими глазами видела — я как раз мусор выносила. Кузнецов его просто вышвырнул из квартиры! И дверью хлопнул. И еще крикнул: «Пошел вон!» Я ничего не придумала. Вы сами у него спросите. Понимаете, вообще не в моих интересах — ссориться с соседями. Но ведь убийство же. — Она округлила глаза.

— А раньше они ссорились?

— Никогда не слышала, — честно призналась соседка. — Только вчера. Вот жена Кузнецовская, извините, покойного, так она очень дружила с этой… с седьмого этажа. Но Нины что-то давно не видно, а у муженька ее в последнее время очень часто, — она понизила голос до шепота, — девица какая-то оставалась ночевать. Да! А утром они на машине вместе уезжали, в обнимочку так, я из окна видела…

— Спасибо, Ирина Владимировна. К вам ребята зайдут. — Он кивнул на стоящих чуть в сторонке Бухина и Скрипковскую. — И запишут все. Вы нам очень помогли. Спасибо большое.

Соседка, выполнив свой гражданский долг, с достоинством подхватила кошелку и удалилась.

— В сто тридцатую телевизионный мастер приходил, — доложил Бухин, — в восемь тридцать. Вышел около девяти. И в сто тридцать вторую, к некоему Морозову, приходила рыжая девица. В десять. Обратно не выходила. Вахтерша клянется, что больше никого посторонних в это время не было.

— Вахтерша их узнать сможет?

— Говорит, что сможет. Хорошо бы фоторобот составить…

— Ты погоди, Катерина. Может, эта рыжая — Морозову родная сестра. Приехала из Мариуполя и сейчас тихо-мирно спит себе на диване. А телемастера, допустим, в районе тоже очень хорошо знают. А ты кинешься фоторобот составлять, объявлять в розыск рабочего человека, портить ему репутацию. Сначала все-таки проверить нужно. Хотя сдается мне, это дело семейное, так сказать. Ладно, значит, расклад такой: я иду к этому самому Морозову, а ты, Саня, давай с Катериной — в сто тридцатую квартиру. Заодно и по подъезду. Может, телемастер и не туда приходил, а, скажем, в сто тридцать восьмую.

Или в сто двадцать вторую. Ослышалась, может быть, вахтерша ваша. И вообще — все: кто что слышал, кто что знает. Стреляли-то пять раз. И пистолетик-то этот, что на полу валялся, — без глушителя. И вообще, пока наши не уехали, мне этот пистолетик хорошо было бы кое-кому предъявить.

— А что, — встрепенулась Катерина, — кто-то его видел?

— Видел, видел, — загадочно подтвердил майор.

— Да никого я не видел, никакой рыжей! — Морозов бросил мгновенный косой взгляд на дверь, ведущую в спальню, и Банников понял, что врет гражданин Морозов как сивый мерин. Глаз у майора на эти дела был наметанный. Сам Морозов, которому родители, обладавшие, очевидно, не слабым чувством юмора, дали имя Павел, выглядел человеком утомленным жизнью.