Энн Стюарт - Поцелуй шута

— Не овладев мной, — эхом откликнулась она.

Он ожидал вспышки гнева, тогда бы он утешил ее поцелуями, и все пошло бы как надо. Но он ощущал странную апатию. Он так давно мечтал о Джулиане, желал ее, что сейчас почти боялся довести дело до конца. Возможно, было бы лучше, если бы у него осталась только память о ней и о возможности, которой он не воспользовался.

Тогда кто-нибудь другой возьмет ее. Покажет ей, чего она раньше была лишена. И пусть так и будет.

Он ждал терпеливо. Выжидал. Ночь почти кончилась. Огонь также почти погас, и скоро первые лучи солнца пробьются сквозь закрытые ставни. Тогда их время закончится, и он должен будет уехать. Ему следовало торопиться, нетерпеливо разорвать на ней платье, заглушить ее протесты, но он был странно спокоен.

К его удивлению, она села на край кровати. Зачем она вышла на этот ледяной дождь босиком? Что с ней произошло? Он мог согреть ее и не понимал сам, чего ждет. Но все еще ждал.

— Я видела… — начала она, но замолчала.

— Что ты видела?

— Двух людей на кухне. На столе. Они меня не заметили.

Он мгновенно понял, что она хотела сказать.

— Они, должно быть, немного прибавили тебе образования, — заметил он с усмешкой. — Я только удивлен, как ты смогла оставаться столь невинной так долго.

— Поместье моего мужа расположено изолирован но, и я никогда нигде не бывала. Никогда никого не видела, кроме его самого и слуг.

— И не имела никакого представления о том, что между мужчиной и женщиной происходит нечто отличное от того, на что был способен твой муж?

Она резко подняла голову, и он увидел, как вместо беспокоившей его бледности на ее щеках вспыхнул румянец. Может быть, он сможет заставить ее покраснеть еще и таким образом согреть?

— Мой муж произвел на свет четверых детей в законном браке и еще бесчисленное число незаконнорожденных во всей округе, — резко сказала она. — Я полагаю, он знал, что надо делать.

— Он был уже стариком. А старики часто теряют свою мужскую силу.

— Этот старик стал отцом нескольких младенцев. Только мое тело не могло произвести на свет дитя. Благодаря этому я обрела покой.

Он не стал упрекать ее во лжи, повернув ситуацию к своему благу:

— Тогда ты вполне можешь получить удовольствие, не боясь последствий. Ты не сможешь родить от меня безумного, безродного сопляка. Ты будешь…

Он вдруг умолк, увидев выражение, появившееся на ее лице. Она не сделала попытки скрыть его, возможно, надеясь на то, что сейчас темно и он ничего не заметит, или просто ей было все равно. Но Николас смог выжить в этом мире благодаря тому, что умел читать по лицам людей, и один только взгляд в ее глаза потряс его, заставил устыдиться. Она хотела от него ребенка, его безумного, безродного сопляка. И она хотела его, дьявола и лжеца, такого, какой он был.

Она любила его.

Это было ужасное открытие. Женщины любили его прежде — как бы они могли устоять, когда он очаровывал их, льстил им, увлекал в беззаботное удовольствие? Именно таких легкомысленных женщин он обычно и выбирал. Но никогда разумная, осторожная женщина не сделала ошибки, полюбив его.

У Джулианы не было причин любить его, скорее уж ненавидеть. Их связывало всего несколько поцелуев. У них не было будущего, и все же она смотрела на него так, как будто он был…

— Нет, — сказал он резко, внезапно рассердившись.

— Что нет?

— Я отведу тебя в твои покои.

Она не пошевелилась, так и осталась сидеть на кровати, словно принадлежала этому месту. И в глубине души Николас знал, что это действительно так, что она должна быть здесь, лежать на спине и глядеть ему в глаза, когда он…

— Почему? — спросила она смущенно и робко. — Я думала, ты хочешь соблазнить меня?

— Я передумал.

Должно быть, он и в самом деле сошел с ума, подумал Николас в отчаянии. Она не сопротивлялась, хотя он настроился на борьбу. Она казалась почти счастливой. И она бы охотно легла и задрала юбки для него, и он бы подарил ей удовольствие, да и какая разница, любит она его или нет? Он уедет завтра, и она все забудет.

Но он не уедет, и он не сможет забыть ее. Ее прикосновения, ее запах, ее вкус. Он и в самом деле дурак, раз позволил себя очаровать.

Он поднялся и подошел к кровати. Она не двигалась и смотрела на него с выражением ожидания на бледном лице.

— Ты не должна здесь быть, — сказал он. — Я просто хотел проверить, как скоро ты начнешь кричать.

— Почему?

Это был тот самый простой вопрос, на который у него не было ответа. Он пожал плечами.

— Потому, что я дурак. Королевский дурак, и мне не нужны причины или рифмы, чтобы объяснять свои поступки.

Ее цена не велика.

Вкус меда чист и сладок.

Она на ночку отдалась,

А дальше — жизнь покажет.

Она все еще не двигалась. В полном отчаянии он подошел к ней и, взяв за руки, поднял и притянул к себе. Это было ошибкой. Ее тело было упругим, но гибким, податливым в его умышленно грубых объятиях; она пахла пряностями, и к тому же у него давно не было женщин.

— Сражайся со мной, — сказал он хриплым шепотом. — Останови меня. Выгони меня. Ударь меня и скажи, что я безумный лжец.

— Я не хочу тебя… — сказала она.

— Разумеется, хочешь, любовь моя. Ты хочешь меня так сильно, что твое тело дрожит от страсти.

— Мне просто холодно, — возразила она.

— Да, и ты знаешь, что я могу согреть тебя. Скажи, чтобы я ушел.

— Уходи.

— Скажи, что ненавидишь меня.

— Я тебя ненавижу.

— Скажи, что…

— Все, что захочешь, — сказала она, высвобождая руки, но не для того, чтобы убежать, а чтобы обнять его за шею и чуть наклонить его голову, стараясь дотянуться до его губ.

К дьяволу Бого. К дьяволу свободу и этот чертов кубок, к дьяволу все надежды на будущее. Вкус ее губ стоил гораздо больше. Вкус ее кожи, запах ее волос стоили больше, чем несколько лет благополучной жизни. Некоторые сокровища стоили того, чтобы рискнуть, и Джулиана Монкриф была самым ценным из них.

Она все еще боялась его, и он это знал. Боялась своего собственного тела. Он только попытался показать ей, какое удовольствие она может получить от своего тела, и это напугало ее больше, чем боль.

Она имела вкус дождя. Она имела вкус любви, и это пугало его больше всего. Он был не в силах остановиться. И не мог заставить ее остановить его, не дать погрузиться в это сумасшествие, неважно, как сильно он нуждался в нем.

Возможно, он и в самом деле сошел с ума, отказываясь от свободы и богатства ради нескольких коротких моментов наслаждения.

Но это будет необыкновенное, потрясающее наслаждение, память о котором останется с ним на всю жизнь. Никогда еще он так легко не признавал своего поражения.