Кэтрин Коултер - Как принцесса из сказки

— Но у меня ничем не примечательная внешность, — удивилась Лили. — Я — это всего лишь я.

Но она тут же поняла, что, должно быть, похожа на ту, что была ему когда-то дорога. Поэтому и ждала, затаив дыхание, терпеливо вынося его прикосновения, хотя заметила под его ногтями нездоровую синеву.

— Ты копия Сары Джеймсон в ту пору, когда я впервые встретил ее в Париже, много лет назад, еще до войны. Тогда богемной молодежи жилось свободно и колония художников процветала. Да, мы бесили глупых французских буржуа своими бесконечными возмутительными выходками и постоянными дебошами. Вспомнить хотя бы часы, проведенные с Гертрудой Стайн. Ах, что за остроумие, что за ум! Острее, чем любимый нож Никки! Какие благородные и совершенно неосуществимые идеи! А мудрый и безжалостный Пикассо! Он рисовал ее. Поклонялся ей. И Матисс, тихий и спокойный, пока не выпьет абсента. Тут он начинал петь абсолютно непристойные песни и брался за кисть. Помню, как соседи за стенами проклинали его.

Я был свидетелем, как Хемингуэй заключал пари с Браком и Шервудом на попадание в плевательницу с пяти шагов. А твоя бабушка потихоньку подвигала плевательницу ближе. Сколько смеха и блеска! Самое бесшабашное, самое веселое время во всей истории столетия. Подумать только, все таланты планеты собрались в одном городе! Словно зоопарк, где представлены только самые красивые, самые дикие и самые опасные виды. Они подарили миру поразительные шедевры.

— Я не знала, что вы тоже были писателем или художником, — заметил Саймон.

— К сожалению, ни тем ни другим, но я действительно пытался рисовать, учился у великих мастеров и перевел немало холста. Сколько моих молодых друзей стремились рисовать и пробовали свои силы в писательском ремесле… Мы съехались в Париж, чтобы благоговеть перед великими, втайне надеясь, что их видение, их громадный талант каким-то образом отразятся на нас. Кое-кто из моих друзей действительно прославился, остальные вернулись домой делать мебель или продавать марки на почте. Но Сара Джеймсон… ей не было равных. Стайн переписывалась с ней до самой смерти.

— Значит, вы хорошо знали мою бабушку, мистер Йоргенсон?

В тихом голосе старика звучала тоска по давно ушедшим теням, потускневшим воспоминаниям, до сих пор населявшим его сердце.

— Сара была чуть старше меня, но так прекрасна, так ослепительно талантлива, так неудержима, жарка и свирепа, словно сирокко, дующий из ливийской пустыни. Обожала водку и опиум, самые чистые, какие только можно было достать. Так вот, когда я впервые увидел ее, она лежала обнаженная, а другой молодой художник, ее любовник, разрисовывал ее нагое тело эякулирующими фаллосами. Она была всем, что меня влекло в женщине, и я безумно влюбился в нее. Но она встретила мужчину, проклятого американца, который просто приехал в Париж по делам. Он был бизнесменом, совершенно нелепым в своем сером фланелевом костюме, но она хотела его больше, чем меня. Она бросила меня и уехала с ним в Америку.

— Это был мой дед, Эмерсон Эллиот. Она вышла за него в середине тридцатых, в Нью-Йорке.

— Говорю же, она бросила меня. И я больше никогда ее не видел. В пятидесятых я начал собирать ее работы. Сначала никто не знал о том, что она завещала картины своим внукам, по восьми каждому. Жаль, но мы смогли получить только четыре твоих картины, прежде чем Фрейзеры поняли, что ты собираешься уйти от их сына, несмотря на таблетки, которые они тебе скармливали. Они знали, что ты заберешь картины с собой, поэтому и решили убить тебя, поскольку в случае твоей смерти наследство получал муж.

— Но я не умерла.

— Нет, хотя они очень старались.

— Хотите сказать, что мой муж ничего не знал?

— Нет. Теннисон Фрейзер был пешкой в их игре. Он не оправдал великих надежд своих родителей, но все же ему удалось на тебе жениться. Возможно, он даже влюбился в тебя, по крайней мере ровно настолько, чтобы жениться.

А она была так уверена, что Теннисон участвовал в заговоре!

— Но почему вы попросту не предложили мне денег? — не выдержала Лили.

— Я знал, что ты мне откажешь, как, впрочем, и твои родственники. Ты была самой уязвимой, особенно после развода с Джеком Крейном, поэтому я выбрал тебя.

— Но это безумие. Вы изобрели этот головокружительный план только для того, чтобы украсть у меня бабушкины картины?

— Ее работы принадлежат мне, ибо я единственный, кто может по достоинству их оценить, разгадать авторский замысел, проникнуться ее духовными стремлениями, потому что ее душа была для меня открытой книгой. Только со мной она говорила о своей работе, о том, сколько значит для нее каждое произведение, что она думала, когда рисовала ту или иную картину. Я приносил ей опиум, и мы часами говорили. Я никогда не уставал наблюдать ее за работой или слушать ее голос. Она — единственная, которую я хотел. Единственная.

Он замолчал. И она увидела в незрячих глазах мучительную боль. В чем причина? В болезни? Или в потере любимой женщины?

— Да, Лили, — уже более деловито продолжал он, — я выбрал тебя, потому что с тобой было легче всего справиться. И ты была совсем одна, а когда переехала в Гемлок-Бей, я попросил Йена поговорить с Фрейзерами. Расскажи, Йен.

— Пришлось выступить в роли свахи, — рассмеялся тот. — До чего же приятно видеть, когда все идет как задумано. Я купил Фрейзеров. Ты вышла за Теннисона, а родители посоветовали ему убедить тебя перевезти картины в музей Юрики. А там алчный Монк мгновенно стал нашим сообщником.

— Ну да, — вмешался Саймон, — и вы ухитрились подделать половину картин, прежде чем я спохватился.

Взгляд блестящих глаз остановился на Саймоне, но он почему-то понял, что старик не видит его и повернулся к нему скорее по привычке.

— Вы влезли не в свое дело, Руссо, — бросил он, — и все испортили. Одна из моих бывших приятельниц, польстившись на деньги, предала меня и продала вам ценную информацию. Но, повторяю, вас это не должно было волновать. Если бы не это, я успел бы собрать все картины и услышать о благополучной кончине Лили. Правда, не уверен, что это был бы наилучший исход.

— Но теперь вы никогда не получите остальных, — вскинулась Лили. — Они вне вашей досягаемости. Да и теми, что у вас есть, вы вряд ли успеете насладиться в полной мере.

— Ты так думаешь, дорогая? — хихикнул старик и, закашлявшись, просипел: — Пойдем, я кое-что тебе покажу.

Пройдя тремя длинными коридорами, Лили и Саймон очутились в комнате с искусственным климатом и стенами высотой четырнадцать футов, увешанными картинами Сары Эллиотт. Здесь было около ста пятидесяти картин, а может, и больше.

Саймон, ослепленный таким великолепием, тем не менее заметил: