Андрей Остальский - Синдром Л

Даже Чайника успел вспомнить с его любимым анекдотом. Про двух собак Павлова. Первой каждый день ставили в клетку миску с одной и той же едой. А второй — каждый день разную. И вот первая постепенно стала терять интерес к питанию, вставала со своего места лениво, ела как бы по обязанности. А вторая бодро вскакивала и бежала к миске, явно получая большое удовольствие. Первая стала физически деградировать, набирать вес. Память у нее портилась. А вторая долго сохраняла молодость и высокий тонус.

Это у Чайника называлось: павловское объяснение супружеской неверности.

Мужик по природе своей полигамен. Таким его создал господь бог. Или матушка-природа. Понятно даже, почему и зачем. Для максимизации числа потенциальных генетических комбинаций. Пытаться отвергать это, бороться с этим — значит против природы идти. Или даже против бога.

И вообще: сердце не камень, говорил Чайник.

Эта его присказка долго меня веселила. И я повторял ее при всяком удобном случае. И жил по ней. До недавнего времени, пока мир не перевернулся.

Впрочем, я и теперь мог бы сказать: нет, не камень, не камень мое сердце, но оно принадлежит только одной женщине. Оно ею переполнено до такой степени, что другим ничего не остается.

Надо бы спросить Чайника: что он думает об этом? Впрочем, заранее знаю, что он скажет: чего тут понимать, стареешь ты, коллега, вот и все. Либидо снижается. Тестостерона меньше железы вырабатывают.

И еще Чайник вспомнит свою теорию о том, что в потребляемой нами воде слишком много женских гормонов. Пьем водичку и феминизируемся. Мы все — хотя и в разной степени. Обабиваемся, короче. Анатоль Франс говорил, что целомудрие, воздержание — самое странное из всех сексуальных извращений. Верность одной и той же бабе — извращение номер два, говорит Чайник.

Ну, вот и ладушки, решил я. Значит, я — извращенец. Буду гордиться этим званием. И плевать я хотел…

Но не успел я доформулировать, на что именно хотел плевать, как женщина в белом завершила свой странный медосмотр.

Она снова уселась на стол и теперь смотрела на меня грустно-грустно.

— Что это вы так грустите? — спросил я.

— Загрустишь тут, — ответила она со вздохом.

Встала, достала из кармана продолговатое зеркальце. Приставила его к моей голове. Сказала:

— Видите? Форму шрамов на своем ухе?

Скосил я глаза, насколько это было возможно. Но не могу сказать, что я так уж там что-то разглядел. Ну шрамы как шрамы. Что в них особенного? Но я все-таки кивнул головой на всякий случай. Вижу, дескать.

— А теперь, — продолжала она, — взгляните на свою левую руку.

Взглянул. Ну изуродована слегка кисть. Впору перчатку носить. И что?

— А вот что! — сказала женщина. И вдруг сделала что-то совсем странное — оскалилась. Губы раздвинула, обнажив ряд великолепных белоснежных зубов.

— Ну что, видите? — сказала.

Потом подошла совсем близко, наклонилась ко мне и проделала это еще раз. Хорошо, хоть не рычала при этом. Я даже отшатнулся невольно.

— Понимаете? — Она говорила со мной, как терпеливая воспитательница детского сада.

Но я оказался бестолковым ребенком.

Покачал головой — ничего не понимаю!

— Это мои зубы! Мои! Разве вы не видите?

В ее голосе звучало отчаяние.

Глава 11.

— Ну и ну! — вот и все, что я мог сказать.

И, выпучив глаза, уставился на женщину в белом, ожидая, что последует дальше.

Нет, ну это же надо! Незнакомый человек, женщина миленькая такая, берет и признается, что она меня искусала. Изуродовала! Оставив глубокие шрамы на всю жизнь. Нечто совершенно запредельное, неслыханное! Может, она того-с, и не врач вовсе, и не медсестра? А, скажем так, пациентка, сбежавшая из некоего достославного отделения? По крайней мере, такое объяснение показалось мне единственно логичным. Ничего другого просто не приходило в голову. Я смотрел на нее с некоторой опаской, но одновременно и с любопытством. И ждал дальнейших разъяснений.

Однако она не спешила ничего разъяснять. Сидела на столе и помалкивала.

— Вы не шутите? — на всякий случай спросил я. Хотя понимал: какие уж тут шутки. И вообще, какие могут быть розыгрыши у нас в конторе, а тем более в ведомственной поликлинике? Даже вообразить такого нельзя! Безумие, конечно, встречается время от времени, от него же никто и нигде не застрахован. Но юмор всякий — увольте!

Вот и она — моя женщина в белом — лишь покачала головой. Но воспринять ее слова всерьез — к этому я тоже был не готов.

Внимательно посмотрел на нее еще раз: похожа она на сумасшедшую?

Пожалуй, что нет.

Но зато она похожа на… похожа на…

У меня даже дыхание на секунду перехватило. Да, да, на еврейку! Ну, не на стопроцентную, положим, но Михалыч половинку бы в ней точно заподозрил! Конечно, в жизни мне самому с евреями сталкиваться не приходилось, но много видел я фильмов учебных, фотографий и так далее. Вот есть, например, такое выражение: вечная еврейская грусть. Не знаю толком, что это такое. Но вот показалось мне, что именно эту самую особую иудейскую грусть и печаль увидел я в ее красивых карих глазах. Но, боже, возможно ли это? Само собой, официальная полуеврейка в нашу спецполиклинику проникнуть никак не могла. Но ведь известны случаи, когда в бурные двадцатые и тридцатые, во времена лагерей, массовых погромов и депортаций, некоторые сумели замаскироваться. Поменяли документы — это тогда можно было сделать за не очень большую взятку. До сих пор органы вылавливают наследников всех этих растворившихся, да никак всех выловить не могут.

Я готов был привычно поцокать языком, вот ведь адово племя… Но вдруг понял, что почему-то не ощушаю негодования, всегда невольно поднимавшегося из моего нутра при слове «еврей». Как странно, думал я, куда же оно девалось, негодование-то? Что-то сломалось, изменилось. Не вижу больше причин негодовать! Чудовищная по своей неожиданности мысль пришла мне в голову: окажись моя странная собеседница даже совершенно чистокровной представительницей древнего народа, я все равно не преисполнился бы автоматического гнева. Скорее, мне было бы любопытно! Пусть и учили меня в вышке, что все они — агентура Израиля, а следовательно, гнилого Запада. И что в них генетически заложено непреодолимое отвращение к славянскому образу жизни, складу ума, внешности и физиологии! Вот принимал я это как аксиому, да вдруг перестал! А почему я должен верить безоговорочно чужим утверждениям? Где доказательства? Нет уж, граждане начальники, хотелось бы для начала самому, своими глазами, своими ушами, своим умом убедиться. А вдруг все вранье?