Абсолют в моём сердце - Виктория Валентиновна Мальцева
Открываю глаза, смотрю, вижу его лицо – далёкое, чужое, безразличное. Эштон и не догадывается, что только что занимался со мной любовью и был так нежен…
– Соня, доставай спальник, ты устала.
Я поднимаюсь, борясь с головокружением, с трудом ощущая почву под ногами, и Эштон принимает моё состояние за физическую измотанность.
– Завтра сбавим темп. Ты просто говори мне, если больше не можешь. Я ведь не умею читать мысли, Соня!
Мои дрожащие от возбуждения руки шарят в рюкзаке, и только в этот момент я понимаю, что у меня нет спальника. Был, я покупала его, сворачивала трубочкой и приматывала специальными зажимами к рюкзаку.
Но теперь его нет, и я не имею понятия, где он.
Не произнося ни слова, возвращаюсь на своё место у костра.
– Без отдыха мы далеко не уйдём… – его голос такой тихий, мягкий, что мне хочется укутаться в него, как в тёплую шаль.
– У меня нет спальника, – отвечаю так же тихо, почти неслышно.
Эштон вздыхает, почти обречённо поднимается и направляется к своему рюкзаку. Не хочу загадывать, но вероятность того, что он, возможно, хочет предложить мне своё место для сна, согревает меня больше, чем наш костёр.
Пока он разворачивает достаточно большой оранжевый спальник и такой же большой коврик, похожий на тонкие маты для йоги, я окончательно прихожу в себя.
– Залезай, – командует.
– Я думала, их укладывают на то место, где был костёр, – выделываюсь.
– Весной и осенью да, а сейчас у нас август, и за день земля достаточно прогревается.
Это правда, потому что мы устроили свою ночёвку не в дремучем лесу, а на открытой проплешине, весь длинный световой день подставленной солнцу.
Я залезаю и согреваюсь, потому что ночью тут всё же прохладно. Эштон сидит у костра и медитирует, неотрывно глядя на огонь. Мне бесконечно нравится его лицо в этом красно-оранжевом свете, но я также знаю, что и ему нужен отдых – он тоже устал.
– Эштон…
– Да?!– не поворачивая головы.
– Ложись и ты тоже.
Его глаза некоторое время смотрят в мои так, словно я предложила ему отправиться в Арктику на оленях! Внезапно губы растягиваются в тёплой улыбке:
– Боюсь, это не совсем… уместно!
Мгновенно решаю, что самое эффективное средство в нашей ситуации – это режим балагурства, поэтому стараюсь обратить неловкость в шутку:
Ólafur Arnalds – Only The Winds
SYML – God I Hope This Year is Better Than the Last
– Знаешь, если ты заболеешь пневмонией в этом лесу, я получу стресса намного больше, нежели от факта обнимашек со своей детской влюблённостью. Так что не разводи детский сад – залезай в спальник!
Некоторое время Эштон театрально пялится в звёздное небо, затем с улыбкой и непонятным шармом в глазах смотрит на меня:
– Ладно, если пообещаешь, что не полезешь целоваться!
– Что, твоя Маюми такая ревнивая?
– Думаю, любой девушке не понравится, если с её парнем будет… другая!
– Это в каком смысле «будет»? Эштон, не обольщайся! Ты сто лет уже как вычеркнут из моего списка «хотелок», расслабься уже!
– Да понял я, понял, иду.
– Ну и самомнение у тебя, старший брат. Даже Лёшка нервно курит в сторонке!
Эштон молча протискивается в спальник, и хотя модель действительно просторная лежать на спине вдвоём нам тесно:
– Тебе продали туфту. Вряд ли этот спальник для двоих, – говорю.
– Одинарные в два раза уже, поверь, я выбрал самый большой.
– Меня обтянуло как сосиску, как ты собирался спать тут вдвоём с Маюми?!
– Ну, во-первых, она мельче тебя, а во-вторых, в обнимку.
Я молчу. Вроде ничего обидного и не сказал, а в носу щиплет. И от такой мелочи! Скорее всего, это всё мои нервы. Говорила же: я в этой поездке, как у собаки пятая нога!
– Повернись ко мне спиной, – тихо просит Эштон.
Выполняю без лишних вопросов, и слёзы, наконец, не выдерживают, вырываются обильным горячим ручьём, стекая по виску. Ну и ладно, думаю, так даже лучше, хоть поплачу без риска быть уличённой, главное не всхлипывать и дышать ровнее… Мысленно представляю себя на лугу, устланном ароматными полевыми цветами, смотрю на синее небо, закрывая глаза от солнца рукой, улыбаюсь, и бурный поток эмоций удаётся остановить.
Чувствую движение, знаю, что Эштон принимает ту же позу, что и я, чтобы отделиться двумя спинами, а не одной – для надёжности. Господи, думаю, да он относится ко мне, как к чумной!
В носу снова щиплет, перед глазами опять луг и жаркое, сильное тело вжимается в мою спину и бёдра, повторяя меня, обнимая мой живот тяжёлой рукой, но это такая приятная тяжесть… Нет ничего слаще её, нет ничего желаннее, нет ничего роднее!
Я бы съязвила что-нибудь, вроде: «Просил не лезть целоваться, а сам тут же лапать кинулся!», но не могу, сил нет сдержать рыдания, и они лавиной вырываются наружу, слёзы намочили мягкую ткань под моей щекой, горло душит нечто непонятное, необъяснимое, но упорное, я задыхаюсь и в попытке набрать в лёгкие воздуха внезапно всхлипываю.
Выдала! Всё-таки выдала себя, дура!
Жду, что он отпустит, испугается, отвернётся, как обычно, как всегда это происходило, кроме одного единственного раза – тогда в наше первое Рождество. Но он прижимает свою руку ещё плотнее и не только её: его дыхание в моих волосах окутывает теплом и нежностью, творит мой мир безмятежности. Боль отпускает, проходят судороги рыданий, успокаивается сердечный ритм.
– Зачем ты поцеловал меня тогда? – мне нужно знать это. Давно уже нужно.
Не сразу, но всё же он отвечает:
– Не знаю. Это был… момент. Один из тех, когда просто чувствуешь, не думая о последствиях, разумности, правильности. Просто отдаёшься порыву.
Я больше не задаю вопросов, Эштон не стремится говорить тем более. Мы оба знаем, что он не любил, не любит, и не полюбит, но никогда уже не будет чужим мне.
Долго не засыпаем. Я – по вполне очевидным причинам: когда ещё жизнь подкинет такой подарок, как ночь в объятиях любимого мужчины? Пусть и не тех, о которых мечталось, но тем не менее! А он… он не спит тоже, я это чувствую, слышу по его дыханию. Почему – не знаю, может, думает о своей Маюми?
Когда его тело расслабляется от сна, спокойствие окутывает и меня, и это самый безмятежный, самый сладкий, самый волшебный сон в моей жизни.
Просыпаюсь от боли в онемевшем боку, но готова терпеть её ещё вечность, только бы обнимающие меня руки не отпускали как можно дольше. Уже светает, и я
