Эшли Дьюал - У истоков Броукри (СИ)

Ничего не говорю. Обнимаю его и целую, встав на носочки. Тут же прочные, теплые руки Эриха прижимают меня к себе, и мы оказываемся в ловушке друг друга, растерянные и неопытные, понятия не имея, во что мы ввязываемся, и на что напрашиваемся. Если мир исчезает, едва важного человека не оказывается рядом — это плохо. Это опасно. Любовь в таком случае — болезнь, которая, как наркотическая зависимость, разрушает и причиняет боль. И мы саморазрушаемся, все решительнее и упорней, врываясь в пространство друг друга. Эрих приподнимает меня, мои ноги обвивают его бедра, и я оказываюсь на одном из пыльных столов, оставляя ладонями безобразные и кривые отпечатки. Эрих стягивает с меня пиджак, я бросаю на пол его куртку. Он прижимается ко мне, покрывает поцелуями шею, а я откидываю назад голову, дыша так тяжело и томно, что грудь еще чуть-чуть да взорвется на тысячи, миллиарды осколков.

Я никогда прежде не ощущала ничего подобного. Открываю глаза и вижу, что Эрих на меня смотрит, не ровно дыша. Он вновь целует меня. Вновь отстраняется. Я прохожусь пальцами по его волосам и застываю, едва он опускает ладони ниже, по моим лопаткам, по талии. Я гляжу на парня настороженно, а он нервно сглатывает, боясь, что поступает неверно.

— Я должен остановиться, — шепчет Эрих, не отрывая от меня глаз. Мы оба знаем, что он должен. Но никто из нас этого не хочет. — Скажи, чтобы я остановился.

— Остановись.

— Неубедительно, спасительница.

Его губы трогает знакомая мне полуулыбка, и я обнимаю его, сложив голову у него на груди. Сердце Эриха стучит, как бешенное. Задумчиво поджимаю губы и вдруг слышу, как на мой телефон приходит сообщение.

— Прости, — я виновато морщусь и достаю из кармана юбки сотовый. — Это Лиз. Она хочет встретиться в библиотеке.

— Это так важно?

— Я не видела ее целый день. — Улыбаюсь, когда он зарывается носом в мои волосы, и отстраняюсь. — Я, правда, должна идти.

Ривера кивает. Он натягивает куртку, а затем помогает мне надеть пиджак. На какое-то мгновение его пальцы застывают на моих плечах. Застываю и я. Хмурю брови и нехотя оборачиваюсь. Поглаживаю пальцами его подбородок.

— Сначала выхожу я, потом ты. Дай мне пару минут.

— Хорошо.

Я вырываюсь из кладовки и нервно поглаживаю юбку. Все пытаюсь согнать с лица эту глупую улыбку, но никак не могу совладать с собой. Эрих сказал, что любит. В груди вспыхивает приятный огонь, который не обжигает, а греет. Я касаюсь пальцами шрама, и я думаю, что никогда прежде мне не было так спокойно. Почему лишь от одного человека зависит наша жизнь; от его слов или действий. Мы думаем, что живем для себя, бродим с этой мыслью по коридорам, по улицам, а потом оказывается, что все было ложью, и наши мысли не нам принадлежат. А мы все ждем того момента, когда окажемся полностью себе не подчиненными, и нам кажется, что ничего лучше с нами и случиться не может. И самое страшное, что так и есть: возможность найти того, кто подчинит нас и наши чувства — нас не просто окрыляет, а заставляет жить дальше и ждать.

Я прихожу в библиотеку. Здесь как всегда тихо. Витает запах чернил и бумаги. Мне нравилось проводить тут время. Правда, теперь книги не представляют особого интереса, ведь мне не зачем убегать. На страницах любимых историй я пряталась от реальности, но теперь в этом нет смысла. Жизнь не стала лучше. Она усложнилась. Но, вместе с тем, она обрела смысл. Я не хочу больше искать его в книгах. Не хочу быть кем-то другим.

Я хочу быть самой собой.

Оглядываюсь в поисках подруги. Иду вдоль высоких стеллажей и касаюсь пальцами деревянных полок.

— Лиз? — Мой голос совсем другой. Я так хочу увидеть подругу, что готова окунуться с головой в этот странный лабиринт. — Лиза?

Я прохожу еще пару пролетов, но затем замираю. Бывает, ноги врезаются в землю и отказываются двигаться. Сейчас они не двигаются. Я вижу алое, тонкое пятно, тянущееся из-за поворота; начинающееся за одним из стеллажей. Меня будто пронзает током. Рьяно и смело я выдыхаю:

— Лиза?

Я делаю несколько шагов вперед и вижу ее. На полу. Бледную, как снег с кровавыми порезами на запястьях. Распятая она лежит посреди вырванных листов и не шевелится. Не помню, как подбегаю к ней. И своего голоса не помню. Но уже через пару минут я не могу кричать. Не получается. Горло саднит от боли, а грудь разрывается от рыданий. Я долго и наивно трясу ее плечи, а затем все же беру себя в руки и бегу за помощью.

ГЛАВА 16.

В больнице холодно. Сижу в приемной и смотрю вдаль, не понимая, почему я здесь, что мне нужно. Ресницы слиплись, щеки скованы. Слезы высохли, а время остановилось. Я ни с кем не разговариваю. Сижу в одном из кресел. Светлое, широкое помещение давит на меня, как тюремная камера. Плечи дрожат, пальцы держатся за край юбки и болят, ведь я сжимаю их так крепко, что впиваюсь ногтями в свои же ладони. Люди мельтешат, будто бы черные точки. Я их не вижу, но слышу шум, из-за которого жутко болит голова. Меня передергивает от холода, а еще от ужаса. Едва я вспоминаю, как я здесь оказалась, мне не хочется больше дышать, двигаться. Мне хочется орать во все горло.

— Мисс де Веро?

Я резко перевожу взгляд на человека, чья тень падает мне на лицо. Не помню, как он подошел. Зато я помню его лицо. Кристофер Обервилль невероятно красивый мужчина. У него аристократическая внешность, не скрываемая даже белым халатом. Черные волосы и голубые глаза. Горбатый нос, будто профиль одного из римских служителей.

— Адора…

— Что вы здесь делаете? — Холодно спрашиваю я. Смотрю на Обервилля и медленно поднимаюсь на ноги. — Где моя подруга?

— Она в порядке.

— В порядке?

— Да. Лиза потеряла много крови, но в целом ее состояние стабилизировалось.

«Стабилизировалось» — эхом проносится в моей голове, и я судорожно выдыхаю. Не знаю, что на меня находит, но я начинаю дрожать. Киваю, протираю руками лицо и робко пошатываюсь назад, порывисто опустив налившиеся свинцом руки. В какой-то момент я решила, что у меня больше нет подруги. Нет это рыжей бестии, верующей гороскопам. И ее смеха больше нет, и манеры кусать губы. Я зажмуриваюсь.

— Тебе нужно отдохнуть, — низким голосом советует Кристофер. Его рука внезапно оказывается на моем плече, и я распахиваю глаза. — Ты устала.

— Устала, — соглашаюсь я, отстраняясь. — От того, что все мне лгут. Лиз бы никогда не порезала вены. Она бы ни за что не решила покончить с собой.

— Иди домой, Адора.

— Нет, стойте. — Я хватаю Обервилля за локоть и недовольно свожу брови. — Вы ведь знаете, вы понимаете меня! Лиза не сама это сделала, она не могла.

— Это не имеет значения, — мужчина покачивает головой, — не вмешивайся.