Елена Арсеньева - Бабочки Креза

А что такое может быть с завещанием? Гектор говорил, что по нему шкатулка Креза принадлежала Вите Офдоресу. Так что доктору Лазареву нечего суетиться. Тогда почему Гектор вдруг вспомнил о завещании? Почему сказал сейчас о нем Хмельницкому? Что-то тут не так…

— Позвольте спросить, ваша зажигалка на бензине работает? — раздался голос Гектора. — И хорошо ли горит?

— На бензине, — любезно отозвался Лазарев. — А горит хорошо, да только пламя слишком яркое, мигом горючее съедает. И бензин то и дело вылиться норовит. Эффектная вещица, но спички надежней будут.

— Бензин вылиться норовит… — задумчиво повторил Гектор. — Так, значит, это вы жгли бумаги в доме Шнеерзона? Там кое-где остались валяться листки, а на них разводы бензиновые. Зачем жгли бумаги?

Аглая тихо ахнула.

Доктор надменно вскинул голову:

— Да не сошли ли вы с ума, голубчик? Какие бумаги? Какого Шнеерзона? В жизни не слышал ни о каком Шнеерзоне!

— Что за опасность была для вас в старых письмах отца Ларисы? — продолжал Гектор, глядя на доктора.

— Не понимаю, о чем вы говорите, — высокомерно отозвался Лазарев. — Для меня лично там и в самом деле не было никакой опасности.

— Ой ли? А если подумать?

Гектор сунул руку в карман галифе — "маузер" Хмельницкого конвульсивно дернулся, однако выстрела все же не последовало — и достал какие-то обгорелые обрывки. Несколько упало на пол.

— Попрошу тут не мусорить, — проворчал Лазарев.

— Не мусорить, значит? — хмыкнул Гектор. — Ах вы наш чистюля! Руки побоялись запачкать, вот и не пошарили в камине Шнеерзона, не проверили, все ли сгорело. А сгорело не все. — И он прочел, с трудом разбирая слова:

"…Я очень рад, что мы выбрали для жительства Москву, а не Петроград, здесь все же самую чуточку спокойнее. Но я бы хотел вернуться в Нижний, город для меня… хоть и много позора…"

"Жизнь идет, а я все чаще вспоминаю… моя дочь… судьба ее очень меня беспокоит… оставил ради… получил за это, кроме горя и стыда? И если бы не ты и…"

"…умерла неделю назад, я остался вдовцом, бездетным, одиноким, никому не… ни одной из… может быть, только вам, мои верные, дорогие дру…"

"Лариса связалась с самым настоящим бандитом, мало того, что он разыскивается полицией за… его фамилия как нельзя более соответствует его патологической страсти… это Ганс… а она теперь зовется Ларисой Берлянт, и это ирония… наш бог мстителен, и я уверен, что таково его отмщение мне за то, что я отрекся от него и…"

"Лариса Берлянт! Господи милостивый! Лариса Берлянт! Да…" Аглая схватилась за голову.

Про револьвер в руке она забыла, а потому довольно чувствительно стукнула им себя по лбу. Но этот удар был ничто по сравнению с тем ударом, который получил ее ледяной и беспощадный разум. Эх, она ведь тоже побоялась запачкать руки. Она тоже не потрудилась заглянуть в камин! Ушла, а потом появился Гектор и нашел-таки ответы на все свои вопросы.

Стоп! Что за мысль у нее мелькнула? "Ушла, а потом появился Гектор…" То есть она уже допускает, что он появился после нее? Когда Шнеерзон уже был убит? Но как же тогда быть с окровавленным именем Кирилла Шведова, окровавленным "Археологическим журналом", окровавленным заголовком статьи про устройство тайников в домах и квартирах? Что они-то значат?

И Аглая внезапно поняла, как быть и что они значат. Но ни ее ошеломляющее открытие, ни известие о том, что Лариса Проскурина была замужем за человеком по фамилии Берлянт, не смогли затмить того несравненного счастья, которое овладело ею от мысли: Гектор не убивал Шнеерзона! Он пришел после Лазарева и после Аглаи. Наверное, ждал ее, не дождался и ушел, не подозревая, что она с ненавистью и страхом таращится на него из темноты.

Она снова просунула дуло "велодога" между створками дверцы и посмотрела на Гектора. Посмотрела совсем с другими чувствами… Ну и что ей с ними делать, скажите на милость? Что делать Аглае с собою и со своим сердцем?..

— Очень интересно! — хмыкнул в то мгновение Лазарев. — Какая забавная фамилия была у тебя, Ларочка! Берлянт… это же Бриллиант в переводе с еврейского, верно? Он бриллиантики любил, что ли, твой первый супруг? И это считается патологической страстью? Да кто ж их не любит! Возьмите хоть того же Креза. Жизнь отдал бриллиантам и прочим драгоценным камням. Ничего тут нет патологического. И в обрывках, которые вы прочли, Гектор, нет ровно ничего, за что я мог бы убить вашего, как его там, Шнеерзона.

— Да? — как-то очень спокойно проговорил Гектор. — А откуда вы знаете, что Шнеерзон убит? Я об этом и словом не обмолвился…

"Туше!" — чуть не заорала Аглая, которая вспомнила слова Гектора, что он — как фехтовальщик, против которого вышли несколько противников. И вот сейчас он коснулся острием своей шпаги одного из них. Да как коснулся! Насквозь проткнул!

Лазарев замер, на какой-то миг потерялся, но тут же аж задрожал от злости… И именно лютая злоба произвела на него оживляющее действие.

— Возьми его, Гаврила! — рыкнул доктор, словно отдавая команду псу.

И рыжий анархист, покорный его воле, рванулся к Гектору. Лицо его было ужасно. Оскаленные зубы, побелевшие глаза. Давно сдерживаемые ненависть и ревность вырвались наконец на волю. Казалось, он сейчас вцепится в горло Гектору…

Все, что произошло потом, произошло как бы помимо воли и сознания Аглаи. Она не хотела стрелять. Она просто-напросто ужаснулась лютого выражения на лице Гаврилы Конюхова — и нечаянно спустила курок. "Велодог" ответил пламенем и пулей.

Пуля ударилась в стену над головой Хмельницкого. Тот конвульсивно дернулся, и пальцы его нажали на спусковые крючки и "маузера", и "нагана". Вряд ли он сам отдавал себе отчет в том, куда стреляет. Однако обе пули попали в Гаврилу Конюхова, который оказался прямо напротив него. Огромный матрос рухнул с таким грохотом, что шкаф, в котором пряталась Аглая, качнулся, дверцы его распахнулись, и она, пытаясь удержать их, вывалилась наружу вместе с "велодогом". И еще что-то мягко поддало ей под коленки, так что не упасть и удержать равновесие ей удалось только чудом. Мгновенного взгляда достало, чтобы опознать это "что-то" — ее разнесчастный узелок.

Выпрямившись, Аглая затравленно огляделась, уверенная, что сейчас ее либо изрешетят пули Хмельницкого, либо на нее набросятся и доктор Лазарев, и Лариса с Натальей.

Но никто, в том числе и Гектор, не двинулся с места. И у него читалось на лице такое же изумление, как у прочих.

— Ты? — воскликнул он, а следом, как эхо, раздались остальные голоса:

— Это она!