Синтия Ричи - Опасный талант

Несмотря на внутреннее ликование, вызванного словами Алана, она с трепетом ожидала того, что последует. Господин Эрскин снова поднялся с места и задал герцогу свой последний вопрос:

— Где находилась ваша супруга, ваша светлость, если она не присутствовала на том собрании, о котором говорил господин Вильерс?

— Она была в моем поместье вместе со мной и моей бабушкой, — без колебаний ответил Станден. — Рассказывала свои истории заболевшему корью мальчику, а потом мне, так как меня тоже свалила болезнь, чтобы мы быстрее поправились.

— Она находилась рядом с вами постоянно?

— Нет, не постоянно. Но за то время, когда ее не было рядом со мной, она не успела бы съездить в Лондон и обратно.

Господин Эрскин перевел взгляд на присяжных.

— Мы готовы, если суд посчитает это необходимым, дать полный отчет о местопребывании ее светлости час за часом и минута за минутой в тот день, когда, якобы, было собрание в Черринг-кросс.

Его слова прозвучали будто угроза, но такого эффекта адвокат и добивался. Время приближалось к полуночи, и заседание суда длилось уже почти шестнадцать часов. Лорд главный судья не посчитал это существенным.

Взглянув в колеблющемся свете на лица присяжных, Грейс почувствовала к судье более чем благодарность за его решение. Кое-кто из присяжных зевал, да и в публике то и дело слышалось нетерпеливое покашливание и шарканье ног по полу. И сама она, несмотря на серьезность своего положения, едва могла держать глаза открытыми.

Когда господин Эрскин бесстрастным голосом стал читать доводы защиты в пользу Грейс, обращая внимание усталых присяжных на свидетельства о силе характера Грейс и о той глубине ее сострадания к обездоленным, которая не только заставила ее служить этим людям, но и выплеснуть боль своей души на страницы книги, чтобы попытаться разубедить равнодушный мир, Грейс снова воспряла духом.

— Тот факт, что столько граждан ведут себя неподобающим образом, конечно же, нельзя вменять в вину герцогине, — говорил адвокат. — Она вовсе не призывала ни к какой революции, но обращалась к сердцу каждого, чтобы люди относились к своим ближним лучше, чем к самим себе. Это не преступление.

— Но, господа, — добавил он, — мы не занимаемся выяснением, могла ли или должна ли была она признать неблаговидные поступки других людей, но было ли в ее действиях намерение вызвать такие поступки.

Грейс была благодарна адвокату за эти слова, но все же бодрость духа придавал ей спокойный, любящий взгляд мужа. Она не сводила с него глаз.

В то время как герцог и герцогиня были поглощены друг другом, господин Эрскин развивал свою эмоциональную речь.

— Грейс Пенуорт Фолкнер не замечена в злонамеренных действиях против законов нашей страны, ибо все ее поведение отрицает предательские намерения, которые упоминало обвинение. Моя задача выполнена. Я не собираюсь обращаться к вашим чувствам и эмоциям. Я не стану напоминать вам, что герцогиню отобрали у мужа в самый день их свадьбы. Не буду говорить о том, что она молода, что она красива, добра и чистосердечна.

— Останавливаться на подобных вещах имело бы смысл в случае спорного дела, но даже и в таком случае я бы доверился честным сердцам англичан, которые и сами бы все это почувствовали. Законы правосудия ясны и незыблемы, и я полностью полагаюсь на то, что вами будет вынесено справедливое решение, которое восстановит свободу моего невиновного клиента и передаст Грейс Пенуорт в руки ее верного супруга.

Казалось, что в течение нескольких мгновений никто даже не дышал, словно вслушиваясь в замирающие звуки страстной речи, которая приближала Грейс к свободе. Но настроение радостного ликования лопнуло, словно мыльный пузырь, когда прокурор поднялся, чтобы прочитать свои последние доводы.

Он ограничился перечислением фактов, так, как их высказали свидетели обвинения. Он сослался на утверждения господина Дю Барри, что обвиняемая использовала свои чары, чтобы возбудить в нем более радикальные мысли; вспомнил утверждения господина Вильерса, о выступлении Грейс на подстрекательском митинге. Прокурор остановился также на обвинениях Тома Флинта, а затем напомнил засыпающим судьям о «неблаговидном поведении подсудимой в общественной гостинице» и усомнился, можно ли ввиду этого говорить о «чистой любви» между герцогом и обвиняемой.

После холодной речи обвинителя, не столь убедительной, но, тем не менее, эффективной, Грейс уже стала сомневаться, признают ли ее невиновной. Хуже того, она верила, что не достойна своего мужа. Станден не заслуживал того, чтобы иметь такую жену, как она — преступницу.

Слезы утраченной надежды закапали на руки Грейс. Она не подняла глаз на лорда главного судью, который, отправляя присяжных в совещательную комнату, сказал традиционные слова:

— Если вы не обнаружите явного перевеса одной из чаш весов и не будете достаточно уверены в ее виновности, вы должны склониться к благоприятному исходу и оправдать подсудимую.

Грейс не подняла глаз, когда присяжные выходили в совещательную комнату. Она глядела на свои руки до тех пор, пока не почувствовала присутствие Алана.

— Алан, — прошептала она сдавленным от волнения голосом. От его взгляда в ее сердце снова зажглась искра надежды, но она тревожно спросила: — Тебе можно находиться рядом со мной?

— Конечно, любовь моя, — заверил ее Станден. — Но вот тебе не следует здесь находиться. Скоро ты будешь дома, в полной безопасности.

Она покачала головой.

— Нет, Алан, ты заслуживаешь жену, которая…

— Ради Бога, не говори мне опять, чего я заслуживаю, — сказал он, проведя ладонью по ее мокрой щеке. — Я хочу тебя. А теперь — шш. Жюри возвращается.

Грейс сразу поняла, что, раз они вернулись так скоро, значит наверняка признали ее виновной. Она внутренне замерла и вцепилась в руку мужа.

Ее уверенность в этом еще больше возросла, когда господин Эрскин с грохотом упал в обморок. Сердце Грейс стучало так сильно, что она едва слышала, как бейлиф скомандовал:

— Грейс, герцогиня Станденская, поднимите руку.

Алан поднял руку Грейс, а бейлиф продолжал:

— Господа присяжные, посмотрите на обвиняемую. Каково ваше решение? Виновна ли она или не виновна?

Старшина присяжных встал и посмотрел на Грейс. Она ничего не могла прочитать по его лицу, но вдруг обнаружила, что ее страх пропал.

Ухмыльнувшись, он сказал:

— Не виновна.

Птицы приветствовали наступление нового дня радостным щебетанием, когда в шестом часу утра лакей открыл дверь Станден-хауза Алану и герцогине.

Остановившись на пороге, герцог заключил Грейс в свои объятия и внес в дом.