Энн Стюарт - Чужие грехи

— Но почему вы считаете, что это настолько важно? — недоуменно спросила Энни. — Может, отец просто уронил ее на мраморный пол, и стекло разбилось. А потом он отнес картину в мастерскую, но так и не успел забрать.

— Что было изображено на этой репродукции, Энни? Расскажи мне еще раз.

— Господи, я точно и не помню. Какая-то очень старая картина на религиозную тему. Один из ранних христианских великомучеников, которого пожирал змей. Аспид. Я не раз говорила Уину, что меня от этой репродукции коробит, а он отвечал, что его она забавляет.

— Что же, вполне в его духе, — кивнул Джеймс. — Вопрос лишь в том, для чего она ему понадобилась. В бога Уин не верил, да и коллекционированием старого хлама тоже не занимался. У него были совсем другие увлечения.

— Например?

— Например, он охотился за людскими душами, Энни. Этому виду коллекционирования Уин отдавался без остатка.

Энни решительно отодвинула стул и вскочила.

— Я не желаю это выслушивать! — заявила она, но Джеймс схватил ее за руку и удержал. Энни ничего не оставалось, как снова сесть.

— Мне наплевать, желаешь ты слушать или нет, Энни, — негромко произнес он — мягко, но с ярко выраженным ирландским акцентом. — Сейчас не то время, чтобы я мог позволить себе нянчиться с тобой.

— Можно подумать, что вы нянчились прежде! — не удержалась от колкости Энни. Губы Джеймса насмешливо скривились:

— Будем считать, что ты права. Но что все-таки рассказывал тебе Уин про эту репродукцию? Вспомни все, что можешь.

— Мы никогда о ней не беседовали.

— Неужели? И тебе не казалось странным, что Уин держит у себя такую вещь? Энни пожала плечами:

— Мой отец всегда был непредсказуем. И он обожал ирландские вещицы, что всегда удивляло меня, поскольку ни в одном из нас не было ни капли ирландской крови. Я думала: может быть, с этой картиной у него связаны какие-то воспоминания…

Джеймс чертыхнулся грубо и выразительно.

— А про Ирландию вы с ним когда-нибудь говорили?

— Нет. С какой стати?

— Энни, не выводи меня из себя! Он должен был, просто обязан был сказать тебе нечто такое, что послужило бы для меня подсказкой.

И тут Энни вспомнила. Видение, которое промелькнуло в ее мозгу, было настолько ярким, что она буквально подскочила на стуле.

— Ой, а ведь правда!

Джеймс по-прежнему не выпускал ее запястья. Ночью он вот так же прижимал оба ее запястья к постели, чтобы она не могла его обнять… Энни невольно опустила глаза, уверенная, что увидит синяки. Нет, синяков он не оставил. От той ночи вообще не осталось никаких следов — если не считать ее раненую душу.

«Странно, — подумала Энни. — Коллекционировал души мой отец, а моя собственная душа досталась Джеймсу…»

— Что он тебе сказал, Энни? — спросил Джеймс терпеливо, почти ласково и погладил большим пальцем чувствительное место на ее запястье, словно гипнотизируя.

— Это случилось во время нашей последней встречи, — негромко начала она, — и тогда произвело на меня довольно странное впечатление. Но потом, когда он погиб, эта сцена полностью вылетела у меня из головы.

— Что именно он сказал, Энни?

— Мы сидели в его кабинете и попивали коньяк. Вы ведь знаете, как любил папа все то, что называл «привычками цивилизованных людей».

— Знаю, — произнес Джеймс странно исказившимся голосом.

Энни зажмурилась, и та сцена в кабинете Уина мгновенно предстала перед ее глазами. Уин восседал в своем любимом кресле в стиле королевы Анны, держа в руке хрустальную рюмку с коньяком. Хрусталь был, разумеется, уотерфордский. Уин доброжелательно улыбался, а Энни радовалась, что у него хорошее настроение: она всегда была счастлива угодить отцу.

— Скажи, Энни, ты по-прежнему увлекаешься вышивкой? — спросил вдруг он ни с того ни с сего.

— Нет, я ее почти забросила, — простодушно ответила Энни и тут же дала себе зарок, что по возвращении в Бостон непременно извлечет из сундука какие-нибудь незаконченные вещицы. — Но скоро опять займусь.

— Сделай мне одолжение, дорогая. Есть одна старинная ирландская молитва, точнее — напутствие, которое мне особенно нравится. Если ты сумеешь его вышить, о лучшем подарке к своему дню рождения я и мечтать не смел бы. Работа, конечно, кропотливая и утомительная, но силу воли воспитывает замечательно.

— До этого еще будет Рождество, папа, — напомнила Энни. — Я и к нему успею. Если, конечно, мне не придется вышивать полный текст джойсовского «Улисса».

— Джойса я не люблю, — усмехнулся Уин. — Он не в моем вкусе. Слишком беспорядочен в выражении чувств.

— Что ж, тогда напиши для меня текст молитвы, а я займусь вышивкой сразу же, как только вернусь в Бостон.

Уин покачал головой:

— Нет, милая моя. Мне бы хотелось, чтобы ты заучила ее наизусть. Тогда твое собственное сердце будет нашептывать тебе эту молитву.

Энни вспомнила, насколько странными показались ей слова отца. Но она, как всегда, безропотно согласилась:

— Хорошо, я готова. И Уин заговорил:

— «Да раскинется перед твоими стопами дорога, да наполнит твои паруса попутный ветер, да оросит дождь твои поля… и да примешь ты смерть свою в Ирландии».

Энни заморгала.

— И это твоя любимая молитва?

— Повтори ее, Энни, — настойчиво попросил Уин.

Энни послушно повторила, потом еще раз, пока не заучила молитву слово в слово, благо, она оказалась очень короткой. И вот сейчас она прочитала ее Джеймсу Маккинли, который внимательно смотрел на нее немигающими глазами.

— Тут какая-то ошибка, — произнес он, когда Энни закончила, и закурил толстую сигарету без фильтра. — Ты смешала тексты из двух молитв.

— Это не я, — пожала плечами Энни. — Уин так продиктовал мне. И именно этот текст я намеревалась вышить. Я даже успела начать его, когда… это случилось.

— Да, Энни, ты всегда из кожи вон лезла, чтобы угодить старику, — насмешливо произнес Джеймс. — Чего бы ты только ради него не сделала! Наверное, ему стоило бы попытаться завербовать тебя.

— Не вижу ничего зазорного в том, чтобы слушаться собственных родителей, — обиженно ответила Энни.

— Пожалуй, — согласился Джеймс. — Но только до определенного возраста. Не будем об этом спорить, Энни. Уин поработил тебя. Ты принадлежала ему со всеми потрохами. Он вылепил тебя собственными руками, и ты ему слепо подчинялась. Носила одежду по его выбору, всегда поступала и даже думала так, как он от тебя требовал. Должно быть, тебе кажется странным лишь в двадцать семь лет обрести себя заново.

— Черт бы вас всех побрал… — прошептала Энни, и Джеймс, разжав пальцы, выпустил ее запястье. Глаза его были задумчивы.

— «Да раскинется перед твоими стопами дорога», — повторил он. — Сентиментальная чушь.