Гюстав Флобер - 12 шедевров эротики
Эти внезапные измены, неожиданные для мужского самолюбия, очень забавляли Монику в ее дальнейших опытах. Сама она не искала случаев, но, если подвертывались, пользовалась ими до конца. Теперь она привыкла к нормальному здоровому любовному жесту (по крайней мере если мужчина был на него способен) и испытывала вполне то наслаждение, которого ей злобно пожелал Бриско, но никогда не заботилась о чужом удовлетворении, доходя первой до желаемого конца. Тогда тем же грубым инстинктом самозащиты, что заставил ее оттолкнуть в комнате отеля первого встречного во время его ласк, она отталкивала озадаченных мужчин.
Она не хотела случайной беременности. Отцом ее ребенка будет только ее избранник и, чувствуя приближение рокового мига, уклонялась удачным движением.
До сих пор после всех этих сближений, которым опасность придавала известную остроту, но которые уже начали надоедать, она была совершенно равнодушна и даже насмешлива со своими объектами, и улыбалась досаде и удивлению, с которыми они принимали свою отставку.
Перемена ролей и привычек — Моника совершенно недвусмысленно подчеркивала мужчинам их второстепенное значение — казались им унизительными. Приходилось признавать себя побежденными этим ускользающим противником и жалеть о потерянной добыче. Эта маленькая месть сначала удовлетворяла ее.
Моника четко разделила свое существование на две части. Одна, самая преходящая и наименее интересная, посвящалась развлечениям, другая — труду, настоящей жизни. Рано или поздно, но она всегда возвращалась к себе, на улицу Боэти, одна…
Дверь ее частной квартиры была закрыта решительно для всех, кроме настоящих друзей, как мадам Амбра или профессор Виньябо, которых она изредка приглашала. Каждое утро, когда бы она ни возвращалась, она спускалась из своей квартиры в магазин ровно в десять часов. Мадемуазель Клэр уже успевала к этому времени все привести в порядок и подготовить к ежедневной продаже.
«Голубой репейник» после блестящего успеха пьесы Перфейля вошел в моду. Сто пятьдесят представлений удвоили славу Моники декорациями, созданными по указаниям Эдгара Лэра. Репутация ее сразу упрочилась…
«Моника Лербье» — красовалось на зеленой мраморной доске над большими витринами в рамах черного дерева. Имя, отныне знакомое всему Парижу, имя, заменившее прежнюю скромную вывеску — тоненькую черную дощечку с золотыми буквами. После первых тяжелых месяцев, когда капитал ее таял, а клиенты не показывались, теперь, меньше чем через год, милостями судьбы дело начало давать прибыль.
В этот день наступила третья весна со времени ее ухода с авеню Анри Мартэн. Погода была великолепная.
Бодрая, освеженная ледяным душем, неотъемлемой принадлежностью ее ежедневного телесного культа, Моника наслаждалась сознанием своей молодой силы.
С помощью Клэр, внимательной и незаменимой помощницы, она развертывала затканные серебром и золотом материи, сверкавшие под утренним солнцем.
Люсьенна Марнье в последний момент захотела изменить фон сцены, на котором должен танцевать в этот вечер Пеер Рис в его скульптурной наготе. Вместо гладкого голубоватого бархата, плохо гармонировавшего с коралловыми тканями его одежд и золотом портьер, он выбрал материю более пышную — достойный футляр для живой драгоценности.
— Нет, только не розовые и не красные! — сказала Моника. — Остановимся на дополняющих оттенках… Вот, может быть?…
Она прикинула светло-синий шелк, затканный серебром. Недурно! Потом указала на кусок зеленой парчи, расшитой алыми пальмовыми ветвями, и авторитетно решила:
— Это должно подойти. Покажите!
Клэр развернула царственную ткань — темную и яркую одновременно, ниспадавшую тяжелыми, мягкими складками. Моника, закрыв глаза, старалась представить себе на этом фоне белизну прекрасного тела… С одной из последних репетиций она вернулась в восхищении. Великолепно, решила она.
В маленьком темном салоне, при искусственном освещении, она прикинула обе материи к образцу коралловых портьер.
— Зеленое превосходно! — воскликнула Клэр. — Мадемуазель Марнье будет довольна!
— Возьмите автомобиль, поезжайте с Ангибо сами и покажите ей обе материи. Пусть она выберет. У нас хватит той и другой. Отлично! Вы сейчас же сдайте в работу, чтобы было готово к шести часам.
Клэр и Ангибо, доверенный рассыльный, прибежавший на зов, почтительно поклонились и вышли.
Строгая, хотя и не суровая дисциплина царила в «Голубом репейнике». Достаточно было одного появления или приказания хозяйки. Восемь служащих, составлявших теперь штат магазина, произносили слово «мадемуазель» с глубоким уважением. Несмотря на строгость, они ценили ее за справедливость.
Стоя спиной к двери, Моника рассматривала только что доставленные вещицы из старого фаянса и граненого хрусталя. Она приобрела их вчера в аукционном зале из коллекции Монетье. Масляная лампа с неуклюжей горловиной и тремя уцелевшими ручками выделялась среди них как гигантская бирюза… Какая лампа! Она уже придумывала для нее абажур из светло-голубого и абрикосового муслина, как вдруг картавящий голос заставил ее вздрогнуть.
— Мое милое дитя!
Она обернулась: Пломбино. Он низко кланялся, ныряя вперед широкими плечами и густой поседевшей гривой. Вид у него был смущенный:
— Да, это я. Примите мой почтительный привет!
Моника смотрела на него вызывающе:
— И постарели же вы за эти четыре года!
Скрыв улыбкой гримасу, он ответил:
— Про вашу красоту этого не скажешь!
— Я не думаю, однако, что ваш визит вызван только потребностью говорить мадригалы.
— В большей мере именно этим. Зная вашу гордость, я из деликатности воздерживался от посещений. В часы… горести, которые вы переживали… я не хотел, чтобы вы заподозрили в каком-нибудь неловком шаге с моей стороны малейший… посторонний мотив.
Он лгал. И она это знала, потому что уже неоднократно резко отвергала его предложения денег после ухода с авеню Анри Мартэн. Вероятно, какие-то важные причины заставляли его после долгого перерыва рискнуть личным появлением. Он принял ее молчание за приглашение и продолжал задушевным тоном:
— Теперь, когда вы ни в ком более не нуждаетесь, мне легче уверить вас, что мое уважение к вам не изменилось, а преклонение даже возросло.
В его глазах сонного гиппопотама Моника прочла циническую откровенность тех дней, когда она могла бы стать его невестой.
С какими новостями он пришел или какую сделку собирается предложить?
— Чего же вы от меня хотите, барон? — спросила она с вежливой надменностью.
