Гарольд Роббинс - Прощай, Жаннет

Он высоко подпрыгнул, и в лучах прожектора засверкали множеством огоньков его красные колготки с люрексом. В одной руке он держал трезубец, украшенный драгоценными камнями. Дьявол протанцевал к центру сцены, навстречу зрителям, туда же на гигантских роликах выкатился подиум. И вот он уже на подиуме, завораживает публику своими прыжками и угрожающими движениями трезубца. Дойдя до конца подиума, он неожиданно повернулся, опустился на колени и трезубцем указал на занавес у себя за спиной.

Тишину разорвал рокот барабанов, потом установилась полная тишина и на прозрачном тюле в глубине сцены возникли слова:

Jannette de la Beauville

présente

La Collection de l'Enfer[54]

Когда зажегся свет дьявола на сцене не было. Занавес пошел в стороны, открывая публике огромную диораму с изображением дантовского ада в красных и черных тонах. Мерцающий свет сзади придавал картине удивительную реальность и естественность. В центре диорамы была арка над двумя гигантскими дверями. Музыка заиграла тише, двери открылись, и перед зрителями возникла модель номер один, похожая на горящий факел.

Манекенщица мгновение постояла в дверях неподвижно, потом ступила на подиум. Одновременно голос диктора объявил: Costume en laine, rouge de sang.[55]

Публика вежливо похлопала, когда манекенщица дошла до конца подиума, помедлила, сняла жакет, чтобы продемонстрировать блузку, повернулась типичным для манекенщицы движением и вернулась к дверям. В этот же момент над аркой зажглась светящаяся цифра 2.

Стоящий за сценой Жак удовлетворенно кивнул. Он был доволен. Клакеров он нанял профессиональных. Он велел им начать потише и бушевать только при показе отдельных номеров и в финале.

Он взглянул на сцену. Вторая манекенщица уже шла по подиуму, а первая уходила. Он взглянул на зрителей. Все внимательно наблюдали. Они все были профессионалами. Будут смотреть, смотреть и только после этого вынесут решение.

Он закурил. Пока все идет нормально. Все, что можно, сделано. Остальное в руках Божьих. Он взглянул на сцену и улыбнулся. Или дьявольских.

К тому времени когда две трети коллекции уже были показаны, в раздевалках за сценой воцарился странный хаос, в котором была определенная стройность. Платья, второпях сброшенные манекенщицами, спешащими переодеться, поднимались с пола, а парикмахер и гримеры старались сделать все, чтобы манекенщицы выглядели не хуже, чем в начале показа.

Бледный потный Филипп нервно осматривал каждую девушку и отправлял ее дожидаться своего выхода.

– Меня сейчас стошнит, – сказал он с надрывом. – Я грохнусь в обморок.

– Ты в порядке, – подбодрила его Жаннет. – Все идет хорошо.

– Ты не должна была их пускать, – простонал модельер. – Они хотят меня уничтожить.

– Не дури, – сказала Жаннет. – Это признание. Они же на показы друг друга не ходят.

– Сейчас все встанут и уйдут, – ныл Филипп. – Я чувствую. И покажут всем, что им наплевать на меня.

– Пока еще никто не ушел, – успокоила его Жаннет. – Сен-Лоран и Берже сидят, как пришитые, с самого начала показа. И Боган, и Боссак, и Живанши, и Карден.

– Они что-то задумали, – надрывался Филипп. – Я знаю. – Он схватился руками за голову. – Сейчас умру.

Жаннет взглянула на Марлона, потом перевела взгляд на Филиппа.

– Пойдем-ка со мной в кабинет на минутку.

– Мне нельзя уходить, – сказал Филипп. – Что-нибудь обязательно случится, я уверен.

– Ничего не случится, – успокоила его Жаннет. – У нас пять следующих номеров уже готовы. Сделаем перерыв на несколько минут.

– Ладно, – согласился он. – Но сначала я хочу убедиться, что они начали накладывать тон на тело Лорен. Это займет не меньше пятнадцати минут.

Он направился к Лорен, сидящей за своим туалетным столиком. Она спокойно курила и, казалось, не замечала ни суеты, ни напряжения вокруг. Он что-то прошептал ей на ухо. Лорен спокойно кивнула, встала, сбросила халат и осталась стоять совершенно обнаженная. Поспешно подошедшая девушка начала разбрызгивать по ее телу тональный крем. Филипп что-то сказал девушке, она кивнула и продолжила свои манипуляции. Филипп вернулся к Жаннет.

– Пошли, я могу отлучиться на пять минут. Но я должен вернуться, когда она начнет наклеивать золотые блестки. Нельзя, чтобы их было слишком много, надо ровно столько, чтобы намекнуть на жизнь под прозрачным платьем.

Они пошли в комнату, служащую Жаннет кабинетом, и Филипп бросился на диван.

– Больше никогда в жизни, – поклялся он, – ни за что.

Жаннет жестом попросила Марлона закрыть дверь. Открыла ящик стола и достала бутылочку с кокаином. Быстро насыпала немного на стеклянную поверхность стола и разделила на полоски. Взяла соломинку и повернулась к ним.

– Allons, mes enfants,[56] – сказала она. – Нам всем нужно набраться сил.

Первым к столу подошел Филипп. Со знанием дела он управился с четырьмя полосками, прежде чем она успела его остановить.

– Оставь и нам немного.

Она втянула в каждую ноздрю по полоске, Марлон прикончил остальное, а Филипп снова повалился на диван. Лицо его порозовело. Он внимательно посмотрел на нее и вдруг улыбнулся.

– Мамочка, – сказал он. Жаннет засмеялась.

– Ты моя крошка.

Он встал с дивана, подошел к ней и поцеловал в щеку.

– Зря я так волновался. Сейчас все в порядке. – Он взглянул на Марлона. – Пусть они все застрелятся. Все до единого. Плевать, что они там думают.

– Так держать, – сказал Марлон. Филипп повернулся к Жаннет.

– Еще чуть-чуть на дорожку?

– Будет сделано, – сказала Жаннет, высыпая на стекло остатки кокаина.

Жак сверился с часами. Без пяти час. Скоро конец показа. Он с облегчением вздохнул. Получилось. Ни один человек не ушел. Все остались до конца. И пресса, и профессионалы – всех заворожило невиданное зрелище. Он медленно вышел из-за сцены к столику недалеко от подиума, за которым сидели Кэрролл, Морис, Патрик, Стефани и Мартина, и опустился на свободный стул. Кэрролл наклонился к нему.

– Ну как, по-твоему? – прошептал он.

– Получилось, – ответил Жак. – Евгения Шеппард и Фейрчайлд задержали газеты для статьи о показе. Даже Бернардина Моррис послала телеграмму, что пришлет сообщение позже. И ни один кутюрье не ушел. Все до сих пор здесь.

– Интересно, что они скажут, – заметил Кэрролл.

– Не имеет значения, – ответил Жак. – Все равно ни об одной коллекции не будут говорить столько, сколько об этой.

– На этом можно заработать двадцать миллионов долларов года за три, – сказал Кэрролл. – Так что имеет.

Жак поднял руку.

– Смотри. Поговорим позже.

Последняя манекенщица покидала подиум, цифра над аркой начала бледнеть. Она совсем исчезла, когда манекенщица скрылась за занавесом и вместо нее появились горящие буквы: Robe de Mariage.[57]