Елена Квашнина - Привет, любимая (СИ)

      Время все тянулось и тянулось, как подсыхающий резиновый клей. Представлялось, что сижу не меньше часа. Хлопнула входная дверь. Вошел Роман Анатольевич. Я взглянула на свои часики. Только десять минут, оказывается, прошло. Деверь шел ко мне. Уверенный. Спокойный.

      - Ну что?

      Я сбивчиво пересказала события вечера, стараясь объяснить все коротко и ясно.

      - Не волнуйтесь. Обязательно обойдется.

      Глаза его улыбнулись. Почти, как у Мишки. Только смешинок нет.

      - Сейчас узнаем, - и пошел к регистраторше.

      Он еще не дошел до стола, а та уже приняла боевую стойку.

      - Мы справок не даем, - злобно тявкнула ему.

      - Насколько я знаю, ваша работа заключается именно в выдаче справок. Извольте ответить, - с металлом в голосе сказал он. - Вам привезли сейчас тяжелобольного ребенка. Кузнецова Ивана Михайловича, восемьдесят третьего года рождения.

      Оглянулся на меня. Спросил:

      - Восемьдесят третьего, Аля?

      Я кивнула. С восхищением смотрела на деверя. От него сейчас за версту несло большим начальником. Регистраторша, приоткрыв рот, слушала ...

      - Он - сын известного в городе хирурга, - тем же номенклатурным тоном продолжил мой деверь.

      Зачем же так спекулировать? И потом, какой же Мишка известный хирург?

      - Михаила Анатольевича? Кузнецова? - ахнула регистраторша, повергая меня в изумление. Роман Анатольевич согласно кивнул.

      - Что же вы сразу-то не сказали? - с укором спросила она меня. И снова Роману Анатольевичу:

      - Я все сейчас узнаю.

      Выскочила из приемной пулей. Подумать только, Рыжего везде знают. Неужели такая знаменитость? Я и не подозревала раньше.

      - Что же это вы, Аля? - поинтересовался у меня Роман Анатольевич, присаживаясь рядом. - Такая сильная женщина, а здесь спасовали?

      - Не знаю, - я тоскливо посмотрела на него. - Ванечка никогда не болел, а тут ... Просто растерялась.

      Хорошо ему упрекать. Он привык к власти. Привык к послушанию. А мы с тетей Ниной даже на почте - жалкие просители. И мне в голову никогда не пришло бы воспользоваться именем мужа.

      - Ничего, - он погладил меня по голове, как когда-то это делал Мишка. - Все будет хорошо, вот увидите!

      Я уткнулась ему в плечо и опять разрыдалась. Так мы и сидели в полнейшей тишине. Минут двадцать сидели. Я вдыхала незнакомый мне, но приятный запах мужского одеколона и медленно успокаивалась. Роман Анатольевич обнимал меня за плечи. Говорил веселым, но тихим голосом ничего не значащие слова - успокаивал. Потом замолчал. Немного отодвинулся. Я больше не плакала.

      Вышла регистраторша. Жалкая, растерянная. Спросила у меня:

      - На "скорой" бригада сказала: у вас донор есть, Александра Владимировна?

      Уже имя и отчество мое выяснили. Когда только успели?

      - Я - донор, - Роман Анатольевич встал.

      - Пойдемте со мной, - она протянула ему халат и повернулась ко мне,

      - Вы пока здесь посидите, Александра Владимировна. Хорошо? Сейчас вам кофе принесут. А к сыночку вас попозже пустят.

      Они торопливо ушли. Я осталась ждать. Думала о Ванечке. О Мишке, который бросил меня и уехал в какие-то Сахары... Если бы он не ушел от меня, с Ванечкой ничего бы не случилось... Мысли мои разбегались, не задерживались в голове... Перед глазами проплывали картины, такие страшные, что хотелось кричать и биться головой о стенку. Ничего тяжелее этих трех часов напряженного ожидания у меня в жизни не было.

      Потом, когда я совсем уже изнемогла от неизвестности, мне разрешили подняться к сыну. Сказали, что обошлось - будет жить. У меня даже на слезы сил не хватило. Молча поднялась на третий этаж, ничего не спрашивая у медсестры, которая меня провожала.

      Ванечка спал. Дышал еще с трудом. Веки сиреневые, прозрачные. Под глазами - черные тени. К ручонке тянулся шланг капельницы. Малыш мой. Но сипа больше не было. Я присела на стул рядом с кроватью. И в мутный предрассветный час заснула.

* * *

      Тетя Нина была благодарна моему деверю. Крайне благодарна. Но как человека его невзлюбила. Роман Анатольевич приезжал к нам домой дважды. Вскоре после того, как Ванечку выписали. Привозил дорогие гостинцы. В первый раз тетка суетилась возле него. Даже поставила ему тщательно оберегаемый бокал Рыжего. Красивый бокал. С рисунком сине-золотого парусника на белом поле. Говорила с ним с заискивающей улыбкой на лице. Во второй раз - вела себя очень сдержанно. И все приглядывалась, приглядывалась. Едва за ним захлопнулась дверь, она враждебно заявила:

      - Ты, Александра, скажи ему, чтобы он сюда больше не шлялся!

      Я вытаращила глаза. С ней все в порядке?

      - Ты что? Свихнулась?

      - Ничего я не свихнулась, - озлилась тетя Нина. - А только нечего ему сюда шляться!

      Она убирала со стола чайную посуду и гремела ею в раздражении.

      - Ничего я ему не скажу. Я еще в своем уме. Он Ванечке жизнь спас, а мы в благодарность за это его выгоним?

      - Помог и спасибо. Он не чужой, родной дядя-то. А ходить сюда ему нечего!

      Тетя Нина оставила в покое посуду и сделала вид, что разыскивает ногу от пластмассового Буратино. Ха! Думает, меня обмануть можно. Никому эта нога не нужна. Ванечка в Буратино и не играет совсем. Ему мечи и пистолеты подавай. Просто тетке не хочется встречаться со мной глазами. Стыдно. Уж я ее знаю.

      - Теть Нин! Ты не мудри. Говори прямо, - возмутилась я, доставая эту самую буратиновскую ногу с полки и торжественно поднимая ее над головой.