Светлана Успенская - Посмертная маска любви

Наш бессменный начальник контрразведки Сашка Абалкин, пройдя через многие перипетии реорганизационных махинаций, стал директором маленького, но очень удаленького банка, что позволяло ему, не очень-то высовываясь на опасную поверхность, проводить свои дни в благословенном труде на благо собственного кармана.

Когда в ресторанный зал вползли три огромных шкафа с выдающимися челюстями характерного бандитского вида, а после них, сияя желтизной огромных нательных крестов, вкатились два колобка, я не поверил собственным глазам. Ба! Кто бы мог подумать — Юра и Шура, братья Палей собственной персоной в сопровождении преданных телохранителей! Артур уже предупредительно шепнул мне, что с близнецами об их бизнесе говорить не стоит — опасно. Братья подвизались в одной ОПГ (организованной преступной группировке, как пишут в газетах) и были там на очень видных ролях. Что ж, каждый выбирает свой путь к благосостоянию, и я не могу сказать, что путь близнецов был намного длиннее или намного опаснее, чем, например, путь Абалкина.

Славка Гофман, прозванный Славкой Маленьким, стал директором фирмы «East food ltd.», которая поставляла продукты питания из Европы, — ну вы понимаете, мясо от бешеной английской коровки и все такое… Славик так и не смог растолстеть на своем бизнесе, оставаясь таким же щуплым и маленьким, как и раньше. Почти все его предки, русские немцы, давно уже перебрались в благополучную Германию, а он все еще коптил унылое московское небо, продавая направо и налево сыр, говядину и перезрелые куриные окорочка.

Больше всех, откровенно сказать, меня удивил Игорь Копелян. Наш черноглазый и кудрявый Игорек, нежный, чувствительный и страшно интеллектуальный, стал священником!

Когда, сидя боком к вращающейся двери, я углом глаза заметил, что в зал входит скромно одетый, с длинными черными кудрями мужчина, которого вел под руку сияющий Ломакин, я немного удивился: чего здесь надо этому странному типу в сером растянутом свитере и потертых брюках с пузырями на коленях? Не ошибся ли он, часом, адресом?

— А, Игорек, — обнимая вошедшего, весело крикнул Славка Маленький и, ехидно подначивая, осведомился: — Что же ты сегодня не в своей парадной рясе?

— Пастырское облачение не для светских заведений, сын мой, — прогудел Копелян, скромно опуская глаза долу, приглушая живой блеск угольно-черных глаз. — Оно предназначено для служения в храме.

— Игорь! — Я был поражен.

Копелян оказался настоятелем недавно открывшейся в селе Троепольском церкви Благовещения Божьей Матери и главой богатого подмосковного прихода. Теперь он звался отцом Амвросием. Нет, по-моему, я всегда чувствовал в нем какую-то склонность к общению с потусторонними силами! Просто теперь он отдался ей целиком и полностью. Он был женат, но теперь овдовел и не распространялся об этой стороне своей жизни.

Принципиально длинноволосый Ринат Максютов, естественно, стал художником, впрочем, он им всегда был. После беглых приветствий Ринат сунул мне в ладонь приглашение на персональную выставку в одной из самых престижных галерей Москвы. К тридцати годам его тонкое кареглазое лицо сделалось еще тоньше и еще желтее, а сам он стал еще суше и как-то болезненнее. Он только-только начал входить в моду как концептуальный художник, и его произведения уже украшали стены некоторых столичных банков, а пара-тройка лубочных картинок с пышными русскими Венерами на ностальгическом фоне березок и церковных луковок уже отправились красоваться на стенах новых русских вилл на Средиземноморье.

Антошка Загорский — технический гигант и гениальный математик с задатками Эйнштейна — стал именно тем, кем от него, в конце концов, и ожидали, — скромным программистом на жестком окладе в одной из компьютерных фирм. Впрочем, ему большего, кажется, и не нужно было. Он всегда был поглощен чем-то таким интеллектуально-техническим, в бригаду попал по чистому недоразумению, да так и остался в ней, привлеченный теплой атмосферой, близостью к мотоциклетным моторам и возможностью тихо пить пиво на уютном сухом чердаке.

Славка Бешеный (Толенков) из тонкошеего подростка с вороватыми глазами превратился в накачанного амбала с борцовским разворотом плеч, перебитым носом и пудовыми кулаками, на фоне которых его голова казалась ненужным маленьким аксессуаром. Он служил телохранителем у Сашки Абалкина и, судя по всему, разучился говорить вовсе, только мрачно сопел, враждебно взирая на мир глубоко вдавленными в череп глазками.

— И сегодня охраняешь своего шефа от друзей? — поинтересовался я у Славика.

— Сегодня не мое дежурство, — мрачно пробасил он и уткнулся в тарелку — наверное, смутился: мол, ему давно уже перевалило за четвертак, а он все еще на побегушках у собственного приятеля.

Эдик Савоськин, один из патриархов нашей бригады, оказался удачливым владельцем небольшого автосервиса и при этом — примерным семьянином. Толстый, тихий, неповоротливый и немногословный, он целыми днями со своими напарниками копался в моторах, а по воскресеньям варил кашку для своих троих детей. Судя по его виду, Эдик был вполне счастливым отцом семейства. Он стал еще толще, еще застенчивее, чем десяток лет тому назад, и весь вечер смущенно прятал под столом свои руки с траурной каемкой ногтей.

Вечер разгорался. Взрывы хохота становились все громче, содержимое бокалов опустошалось все быстрее. Мы уже выпили за встречу, за каждого из присутствующих в отдельности, за то, чтобы наша дружба не распадалась никогда… После громкого тоста на сцену выбежали красавицы, одетые только в перья на голове и воздушные шарики. Выстроившись, как солдаты на плацу, они принялись так бурно махать ногами, что я опасался, как бы одна из золоченых туфелек не оказалась в моем салате (Salad d’endive et de celebri, если верить меню, — не знаю, что это такое). Артур не врал, буфера у них были что надо — по два кило чистого силикона на душу. Оставалось лишь добыть телефон одной из красоток после представления… Официанты, как мухи, все быстрее вились вокруг нашего столика, направляемые одним движением бровей сурового хозяина, сигаретный дым сгущался в воздухе, оркестр играл все резче и громче.

Действительность уже казалась мне разукрашенной розовым цветом, а друзья — самыми расчудесными мужиками на всем белом свете, когда дверь в ресторан, тихо вращаясь, вытолкнула в зал тонкую женскую фигурку в серебристом облегающем платье.

Бокал с шампанским застыл около моего рта. Что-то в этой женщине показалось мне смутно знакомым, навевающим странные, тревожные воспоминания. Я толкнул локтем Артура Божко и кивнул:

— Кто это?