Галина Романова - Любовь окрыляет

Мудак он! Заключил тогда Глеб Карпов, поглаживая жену по попке. Мудак, раз мысли такие позволил себе допустить. Теща что? Сегодня есть, завтра нет, не вечная же она. А жена и сын, это на всю жизнь.

И думать себе так Карпов запретил раз и навсегда. Запретил так думать, но не запрещал себе подслушивать. И поэтому, стоило кухонной двери закрыться за мамой и дочкой, как он тут же метнулся в холл к сыну, быстро наговорил ему новый сценарий игры, сгреб себе половину его солдатиков. Распластался на полу головой к кухонной двери, подполз поближе. Так, чтобы макушка касалась белоснежного пластика, склонился пониже и начал строить оборонительные укрепления. Это он так сыну сказал, сам-то принялся подслушивать, благо, из-под двери, где оставалась щель сантиметров в пять, слышно было, как теща дышит, не то что шепчет.

– Милая, тебе надо решиться! – настаивала на чем-то Наталья Ивановна.

– Мама, я не могу, – заартачилась всегда покорная дочь.

– Как не могу?! Как не могу?! Я обещала!!! – вспылила старая гадина и громыхнула чем-то, видимо, своим сухоньким кулачком по столу.

– А какое ты имела право обещать от моего лица? – возмутилась Света, но как-то наигранно.

– А разве мы с тобой в прошлый раз обо всем не договорились? – чуть мягче, чем прежде, спросила теща.

– Нет, – неуверенно произнесла жена Глеба.

Жена, которая, оказывается, имела от него какие-то секреты, а не должна бы. А он-то думал, что она все та же милая, скромная, неуверенная в себе девушка, доставшаяся ему в жены в свои неполные восемнадцать. Доставшаяся девицей, что само по себе сейчас редкость. Выкладывающая ему все, что скапливалось в ее невинной незапятнанной душе за день: что думала, говорила, делала и кому улыбалась. А он слушал, и ценил ее откровения, и полагал, что так будет всегда. И еще самодовольно считал – глупец, что жена его – открытая книга, которую он никогда не устанет читать.

– Как нет?! Как нет?! – зашлась свистящим шепотом теща. – Ты ничего не помнишь! Этот Глеб забил тебе всю голову своими проблемами, что ты не хочешь решать свои!

– Мама, у меня нет никаких проблем. – И снова неуверенно.

– Да? Ты так думаешь? – ехидно отозвалась Наталья Ивановна. – А я вот считаю, что проблемы у тебя серьезные, дочка, и очень. Дожить до двадцати восьми лет и не знать, что такое ор…

– Мама! – громко крикнула Света, и теща на нее тут же зашикала. – Прекрати! Я уже жалею, что рассказала тебе обо всем!

– И дура, что жалеешь. А я вот жалею тебя. Этот…

Она назвала Глеба каким-то трудно различимым плохим словом. Он не понял, каким, сын как раз отвлек, но понял, что нехорошим, потому что Светка снова возмутилась.

– Он справляет свое удовольствие в то время, как ты выполняешь обязанность, которая изнуряет тебя и ничего, кроме неприятных ощущений, не приносит! И он даже не позаботится о том, чтобы что-то сделать!

– Я так не говорила, – запротестовала Света, но очень-очень слабым голосом.

– Я и сама вижу по его самодовольной роже, что это так! А ты таешь, дитя мое. Просто на глазах таешь. И это вполне объяснимо, раз ты испытываешь такие неудобства в постели с мужем.

Светка промолчала.

– И очень хорошо, что ты решилась поговорить именно со мной, а не стала обсуждать это со своим мужем или, упаси бог, с подругами, – надрывалась в хриплом шепоте старая гадина.

– Почему? – тихо отозвалась Светлана, и кто-то из них загремел духовкой. – Ладно с подругами, тут понятно. Посочувствуют, потом посплетничают, посмеются, а с мужем-то почему нельзя обсуждать такие проблемы?

– С мужем?! Ты совсем рехнулась, Светочка?! Разве можно мужу говорить об этом?! Он ведь тут же сочтет тебя фригидной и со временем станет шастать на сторону! Найдет кого погорячее, уж поверь мне!

– И вот, чтобы этого не случилось, ты предлагаешь мне найти первой кого погорячее? – с горечью выдала Светлана.

А Глеб едва не задохнулся от боли, прострелившей его всего.

Как он вытерпел, как не вышиб с одного пинка дверь и не удушил в кухне обеих, он и сам не помнит.

Может, потому сдержался, что понял: все его жертвы, все его мучения субботние оказались напрасными – гармонии с женой не случилось. И порыв пропал поэтому. Может, потому, что Ванька вдруг запрыгнул на него, стал трепать его за щеки и звучно целовать алым сочным ртом его лоб, подбородок, губы. А может, потому, что решил прямо тогда, что в этом доме он в последний раз. С сегодняшней субботы все изменится.

Одним словом, дослушивать он не стал. Не дурак, понял, что Жорж (хотя имя его сегодня и не прозвучало) – это тот самец, которого где-то отрыла теща для его Светки, чтобы он удовлетворил-таки ее наконец, раз муж неспособен.

Вот сука, а!

Это он уже про жену так подумал, вставая с пола, снова усаживаясь в кресло и снова отгораживаясь от всего мира газетой. Хоть бы раз словом или взглядом намекнула, что ей плохо.

– Света, милая, тебе понравилось? – всегда спрашивал он, целуя ее бесконечно долго и трепетно перед тем, как уснуть.

– Да, милый, очень! – И улыбалась ему навстречу.

– Если что-то не так, ты скажи. – Это он ей всегда так в первые годы супружества говорил, девчонка ведь еще совсем, юная и несмышленая.

– Что ты, Глеб, все отлично! Все просто здорово!..

И вот теперь на маминой кухне его жена, которой всегда бывало с ним хорошо и просто отлично, здорово и замечательно, жалуется матери на его несостоятельность.

Газета в его руках снова задрожала.

Значит, она умело имитировала свое удовольствие, так получается?! Стонала, всхлипывала, орала порой и просила не останавливаться. Все врала?! Они же не год прожили и не месяц. Ей восемнадцати не было, сейчас ей двадцать восемь. Все правильно, больше десяти лет вместе. И что же, получается, что все десять лет она ему врала и играла?! Зачем?! Чтобы его не обижать? Так она сейчас его не то что обидела, она убила его!!! И мама у нее в помощниках! Они совместно уничтожили его, растоптали, заживо похоронили всю их совместную жизнь! Они сделали ее никчемной и бессмысленной! Он все годы из кожи лез вон, чтобы все это сохранить, уберечь, пестовал, лелеял, холил, а они…

– А вот и пирог!!! – вползла в комнату теща, улыбнулась ему как ни в чем не бывало и бухнула блюдо с громадным пирогом в центр стола. – Все, теперь можно обедать!

Полезет у него кусок-то в горло после всего, что он узнал о себе и вообще обо всем и обо всех? Сможет он теперь проглотить хоть ложку ее борща, который ненавидел так же сильно, как и саму тещу. И съесть кусок ее пирога сможет ли? Он в лучшие-то времена им давился, а теперь…

Нет, ну просил же Светку передать маме, что не ест он пирогов с рыбой и луком. Не раз просил. Нет же! Напихает внутрь сдобного пушистого теста восемь головок лука и рыбы с костями. Хочешь не хочешь, а давись!