Екатерина Мурашова - Земля королевы Мод

Вадим выглядел столь же категорически обескураженным. Я предоставила ему осваивать изменившееся пространство, а сама занялась водворением в клетку морских свинок. Минуты три в комнате слышалось только попеременное (мое и свинок) сопение. Потом Вадим сказал:

– Простите, Анджа, я должен был сам подумать…

– Надеюсь, вы не считаете, что это, – я сделала рукой обводящий жест. – гм-м… подумала я?

– Ваши соседи – очаровательные люди.

– Вероятно, вы единственный, кто так считает. Да они и сами никогда бы так себя не обозначили.

– Я выразился неуместно?

– Абсолютно. Но именно сию минуту я впервые с нашей встречи почувствовала, что вы действительно сделались новым русским бизнесменом.

– Мне жаль…

– Чего же? До этого от вас попеременно несло то органами, то советским проектным институтом. Чем это лучше? К тому же еще и давно неправда…

Вадим смотрел на портвейн со странным выражением на лице. Может быть, вспоминал юность.

– Давайте не будем его трогать, – предложила я. – У меня есть начатая бутылка коньяка, думаю, этого будет достаточно.

Пить коньяк из огромных Фросиных бокалов казалось весьма сомнительным деянием, но я отчего-то не стала искать имеющиеся у меня, аккуратные и вполне симпатичные рюмки, доставшиеся в наследство от бабушки. Вадим согласно кивнул и разлил напиток, цвет которого всегда напоминал мне о жидкой мастике в школьных коридорах времен моего детства. Впрочем, традиционного, многократно описанного в литературе запаха клопов я не почувствовала. И на том спасибо.

Наш застольный разговор «обо всем на свете» был необычно острым для нас (наверное, действовал коньяк) и это мне, пожалуй, нравилось. Так разговаривают в молодости, когда еще надеются что-то выяснить до конца, и не понимают, что это в принципе невозможно.

– Анджа, что вы хотите разглядеть во мне?

– Шопенгауэр писал, что у каждого человека после пятидесяти появляется в уголках рта горькая складка разочарования…

– Вы видите ее?

– Безусловно.

– А я, наконец, понял, отчего вы, Анджа, спрятались в эту дыру.

– Отчего же?

– Вы просто не умеете жить в стране вежливых продавцов и чистых общественных туалетов. И за пятнадцать лет не удосужились научиться, не приложили к этому никаких усилий. Должно быть, так вам легче сохранить свою особость. Буржуазная окружающая среда вас до сих пор пугает. Вам мерещится в ней какой-то подвох…

– А вам не мерещится?

– Я еще на заре перестройки по настоянию первой жены покрестился в Александро-Невской лавре и теперь спокоен. Мне ничего не мерещится.

– Исполать вам…

– Но случившийся переход от демократического централизма к буржуазной демократии – это всего лишь повод, Анджа. Что – причина?

– Все мои мечты давно умерли, а я до сих пор жива. Это странно.

Он не продолжил случайно (коньяк!) поднятую мной тему, за что я ему была признательна почти до слез. Стенограммы «душещипательных» разговоров я охотно читаю в хороших романах, но в жизни – меня от них сразу же начинает вполне физиологически тошнить. Вспомнив об этом, я посмотрела на стол и удивилась.

За разговором мы съели почти все пирожки и весь пирог с черной смородиной и орехами. Я думала, мне их теперь хватит как минимум дня на три. Поразительно. Вадим – худощав, я, хотя и крупная женщина, но тоже обычно ем не особенно много. Куда же все это поместилось? Неужели вот так прямо переработалось в нервную энергию?

За окном погасли фонари. Полвторого. Лиговка с присущим ей пролетарским тактом осторожно поскреблась в окно, напоминая, что пора определяться.

– Коньяк кончился, – улыбнулся Вадим. – Я пойду?

Я молчала.

– Осталось еще два пирожка… Я останусь? – спросил он.

Я сразу же прикинула самую большую неловкость сложившегося положения. Поход в коммунальную ванну под бдительным оком переживающих за меня соседей. По крайней мере – Фрося и Дашка. Может быть, кто-то еще. Ванна – до. И ванна – после. Идти почти через всю квартиру. Полная засада – как говорит Семен.

– В девятнадцатом веке в каждой спальне стоял кувшин с водой и таз, – заметил Вадим. – В чем-то это было даже удобно.

Я облегченно улыбнулась.

– Вы пойдете первым? – спросила я. – Сейчас я дам вам полотенце и все объясню.

Проводив Вадима (двери Фросиной комнаты буквально сочились вниманием к происходящему. Возможно, Дашка и Фрося коротали там время вдвоем), я, махнув на все рукой, включила в коридоре свет, и выбрала себе на полке книжку, чтобы настроиться соответствующим образом. Детектив в моем случае явно не годился, и потому я взяла любовный роман под выразительным названием «Однолюб». На задней обложке прочитала отзыв о том, что писательницу «все чаще называют российской Дафной дю Морье». Дафну дю Морье я любила давно, ее чудесный роман «Ребекка» перечитывала, наверное, раза три. Разложила постель, постелила чистое белье, устроилась в кресле. Компьютер включила почти автоматически. Роман оказался действительно о любви. Занесла в файл чудесный оборот: «забрюхатившая буфетчица Галина», а потом и вовсе остановилась. Мужик средних лет, ужасный подлец, бросивший парализованную жену с дочерью и уехавший от них на север, забрал с собой «ровно половину кастрюлей». Не говоря уже о психологической достоверности эпизода… Не веря себе, я машинально зашевелила губами: «именительный падеж – кастрюли; родительный падеж – нет – кого? чего? – кастрюль… Ну, слава богу!»

Как раз в этот момент вернулся Вадим. Я отправилась в ванную, предвидя, что в разобранную постель он ни за что не ляжет, а будет дожидаться меня, сидя в кресле и медитируя все над той же «половиной кастрюлей». Надо было убрать эту «российскую Дафну дю Морье» и положить на этажерку хоть «Унесенные ветром», что ли… Ага, как Антонина с Виталиком к моему приходу!

Интересно, будет ли Вадим, пока меня нет, звонить Алине и предупреждать ее о том, что не придет домой ночевать? Выходить в коридор ему не надо, у него есть мобильный телефон – так что никаких дополнительных неудобств от этого звонка не проистечет. Но все равно интересно было бы знать. Может быть, он предупредил ее заранее, предвидя развитие событий? Ну, это вряд ли…

Вообще, довольно нетривиальная складывается у Вадима ситуация: иметь молодую жену и любовницу на пятнадцать лет старше. Обычно бывает наоборот. Сексопатологи пишут, что пожилых мужчин ровесницы просто не возбуждают… Интересно, как мне следует вести себя, если у него ничего не получится? Обидеться? Утешать? Или просто не обратить внимания?

Близость двоих – интимный процесс. Но, если бы все-таки наблюдатель нашелся, он был бы явно обескуражен происходящим. В полной темноте не слышалось ни одного звука, кроме постепенно изменяющегося ритма дыхания. Да и дышало как будто бы только одно существо.