Без памяти - Алекс Джиллиан
— Мне не нужна ложь, — с приоткрытых губ срывается судорожный всхлип. — И ты мне не нужен…
— Хочу тебя, малыш, — жарко шепчу, толкаясь твердой эрекцией в ее поясницу. — Только тебя, моя обиженная ревнивая девочка, — обхватив упругие бедра, собираю пальцами атласный подол, оголяя стройные длинные ноги. Раскаленный член нетерпеливо дергается в свободных домашних брюках, требуя немедленно пометить непокорную самку. Задрав платье до талии, приспускаю резинку и, отодвинув полоску кружевных трусиков, плавно толкаюсь в горячее лоно. Замираю, наслаждаясь тем, какая она идеально влажная и божественно тугая. Жаркая пульсация ее внутренних мышц подстегивает животные инстинкты, заставляя двигаться резче и глубже, — Тебе нравится, лгунья, — уверенно ухмыляюсь, чувствуя, как обильно она течет на мой член.
— Какой же ты ублюдок! — Тея сдавленно шипит, упираясь ладонями в настенное зеркало. Закусив губы, она сильно зажмуривается, снова возводя, между нами невидимый барьер, о который я исступлённо бьюсь, вышибая из ее тела развратные хлюпающие звуки. Застыв в оцепенении, Тея молча и с покорностью принимает каждый удар, демонстративно отказываясь принимать активное участие в процессе.
— Ты все равно кончишь, упрямая стерва, — разъярённо рычу, прикусывая тонкую шейку и, вдавив пальцы в стройные бедра, в ожесточенном темпе натягиваю ее на себя.
— Ты этого не почувствуешь, — едва слышно бросает Тея.
Я ведусь на ее дерзкую, но глупую провокацию и усиливаю напор, совершая серию яростных толчков. Трахаю, как взбесившийся зверь, пока напряженное женское тело не начинает содрогаться в молчаливом оргазме, и только потом отпускаю себя.
— Я чувствую, блядь. Всегда чувствую, — с гортанным стоном разряжаюсь в сокращающееся лоно.
Развернув ее лицо, жадно вгрызаюсь в сжатые губы. Давлю на точеные скулы, заставляя впустить мой язык и тараню сладкий рот в ритм затихающих ударов члена. Тея поддается или, скорее, терпит, доводя меня до очередной вспышки бешенства. Удовольствие ощущается смазанным, неполным, тусклым. Тея осознанно гнет свою линию, лишая нас обоих крышесносного секса, но она зря надеется, что я остыну и отступлюсь.
— Хватит со мной сражаться! — оторвавшись от истерзанных губ, яростно смотрю в затуманенные глаза.
— Тебе повсюду мерещатся враги и сражения.
Алатея толкает меня в грудь и отступает в сторону. Брезгливо поморщившись, одергивает платье. Ведьма, специально меня злит. Еще бы сплюнула, чтобы не терпеть мой вкус во рту. Скрипнув зубами, я возвращаю приспущенные штаны на место.
— Ты настолько одержим своей манией преследования и ощущением собственного превосходства над другими, что не замечаешь очевидных вещей, — пользуясь моим молчанием, она все больше раззадоривается и входит во вкус.
— Каких же? Просвети меня, неразумного, — благосклонно киваю я.
Ничего нового Тея не скажет, но почему бы не дать ей возможность высказаться? Жаль, что пару минут она не была так эмоциональна и импульсивна, как сейчас. Лицо раскраснелось, губы пылают алым цветом, в распахнутых горящих глазах отражается лазурь небосвода с надвигающимися грозовыми тучами. Совсем скоро грянет гром и, кто знает, возможно, ей удастся поразить мое слабое сердце огневым разрядом молнии?
Словно непредсказуемая стихия, Тея каждый раз открывает новые грани своего характера, целенаправленно расшатывая мой самоконтроль. Как бы я не противился и не отрицал, она меняет меня, разрушая старые установки, и наполняет чем-то новым. Но я не нуждаюсь в перепрошивке, мне не нужны перемены, а непредсказуемость для меня является синонимом нестабильности. Отсутствие стабильности — прямой путь к крушению. Исходя из этой простой логики, Алатея — угроза, системный вирус и источник повышенного риска.
А как я действую, сталкиваясь с рисками?
Правильно. Уничтожаю источник.
— Я допускаю, что власть, о которой ты так много и красноречиво толкуешь, позволяет ограниченной шайке моральных уродов распоряжаться жизнями миллиардов людей, — тщательно подбирая слова, начинает она. — Вы наполненные дерьмом кровавые монстры, потерявшие все человеческое в гонке за власть. Вы мните себя несокрушимыми богами, считая остальных людей управляемым стадом, не способным дать отпор горстке тиранов. Но однажды, пока вы рвете друг друга на части за жирный кусок влияния, человечество прозреет…
— Твоя наивность неподражаема, я потрясен, — перебив ее обличающую речь, я смеюсь в голос. — Ты кое-что упустила, любовь моя. Так называемая горстка моральных уродов и наполненных дерьмом тиранов — теперь твоя семья. Поэтому поосторожнее с прогнозами.
Снисходительно улыбнувшись, не без удовольствия разглядываю свою воинственную амазонку со стекающей по бедрам спермой, которой я ее обильно пометил. Под платьем ничего не видно, но я не могу перестать об этом думать.
— Для вас отсутствует само понятие семья, любовь, преданность и милосердие…
— Для нас, детка, для нас, — поправляю с беззлобным смешком. — Милая, ты даже не представляешь, насколько я милосерден по отношению к тебе.
— Пока я выполняю отведенную мне роль, — вздернув капризный носик, заявляет она.
— Ты ее не выполняешь в полной мере, — оспариваю я, окинув Тею красноречивым взглядом, но она не улавливает намек и вспыхивает от возмущения.
— По твоей указке я дважды навещала Моранов на этой неделе. Установила с ними контакт и слово в слово передаю тебе содержимое наших разговоров. Ты думаешь, это легко — шпионить за теми, кто относится ко мне с теплотой и уважением?
— Не обольщайся, малыш. Мораны не стоят твоего сочувствия.
— Это не тебе решать, — запальчиво возражает Тея. — В отличие от тебя у меня есть сердце, и я не считаю слабостью проявлять сострадание к чужому горю.
— Удивительно, — качнув головой, лениво провожу большим пальцем по своей нижней губе. — За три дня, что я провел в больнице, ты ни разу меня не навестила и даже не выявила подобного желания. Ну и где твое хваленое сострадание? Ты слишком быстро забыла о брачных клятвах, любимая. В горе и радости, в болезни и здравии…
— Я не хотела тебя видеть, — не дав мне закончить, импульсивно выдает Тея.
В глазах ни капли фальши. Не лжет. Не хотела. Непроизвольно сжимаю кулаки, под кожей разливается концентрированный яд, против которого у Артемьева нет волшебной сыворотки. Но в моем распоряжении есть кое-что другое и гораздо более действенное. Сама того не понимая, каждой своей выходкой Тея подталкивает меня к чертовски сложному решению, но, возможно, единственное верному. У нее было время успокоиться и примириться со своим положением. Я еще ни с кем не проявлял столько терпения, как с этой девчонкой, но рано или поздно всему наступает предел. Если она не остановится, мне придётся подрезать страховочные тросы и тогда… Она не разобьется, нет, но прежней уже никогда не станет.
— Мне сообщали, как проходит твое лечение, — поспешно добавляет Тея, испугавшись свирепого выражения моего лица. Словно эта поправка отменяет уже сказанное.
— Весомый довод, —
