Татьяна Устинова - Большое зло и мелкие пакости

— Сейчас, — попросил он виновато, — только Машку уложим. Я не хочу, чтобы она…

Кое-как удалось пристроить Машку спать, и они засели на кухне. Из кармана куртки Нина принесла ему сигареты, чего не делала никогда в жизни. С куревом она всегда гоняла его на лестницу.

— Давай. Рассказывай.

И он рассказал.

Про школьный бал, про свои окурки на асфальте, про выстрел и про визит капитана из уголовного розыска.

Только про Дину не стал рассказывать.

Нина слушала молча. Щеки у нее горели, и время от времени она прикладывала к ним ладони.

— Я должен как-то доказать им, что это не я стрелял, понимаешь? Как-то так, чтобы они поняли, что ничего у них не выйдет, и оставили меня в покое. Или он меня посадит. Он должен найти преступника, этот самый капитан, и он его уже нашел. То есть меня.

— Володь, а ты не можешь ему сказать, что у тебя никогда в жизни не было пистолета и что тебе совершенно незачем было стрелять в этого… как его? Потапова?

— Потапова. Сказать я могу все, что угодно, но мне нужны какие-то железные доказательства, что это сделал не я. Ты же знаешь, как работает милиция.

— Нет, — сказала Нина, — я понятия не имею, как работает милиция. То, что ты говоришь, — ужасно.

— Ужасно, — согласился Сидорин. — И я не знаю, что мне делать.

— Ну, во-первых, еще ничего не случилось. Пока что это все твои домыслы.

— Это не домыслы! Не просто так он ко мне пришел.

— Он пришел потому, что ты был на месте преступления. Ты свидетель. Он же не сказал тебе, что ты обвиняемый или подозреваемый, или как это называется? Дай мне сигарету, Володька.

— Ты что, — спросил он недоверчиво, — куришь?

— Курю, — сказала она нетерпеливо.

Он протянул ей пачку.

— Только они дерьмовые, — предупредил Сидорин, глядя, как она закуривает. Пламя от зажигалки до дна высветило ее светлые зрачки.

— Нинка, когда ты начала курить? — вдруг спросил он с изумлением. — Ты же никогда не курила!

Она отмахнулась от него.

— Нина!

— Когда я поняла, что испортила тебе жизнь, — сказала она. — Ты знаешь, я ведь сильно тебя любила. Мне очень хотелось, чтобы ты был счастлив со мной. А ты был… несчастлив.

Сидорин смотрел на свою жену чуть не разинув рот.

— Что ты сказала?

— Ничего такого я не сказала. Так все и есть. Если бы не мы с Машкой, ты бы занимался своей наукой, защищал свои диссертации, создавал научные школы и так далее. А мы навязались тебе на шею. Нас надо кормить, поить, одевать. И я тебе ничем не помогаю. Работаю кое-как, зарабатываю мало. Ребенка в сад, ребенка из сада, на больничный, с больничного, какой из меня работник!..

— Нина, ты что?!

— И я всегда знала, что ты меня не любишь, и знала, что мы испортили тебе жизнь. До нас у тебя еще был шанс все наладить, а с нами у тебя никаких шансов не осталось. Может быть, в конце концов ты уговорил бы ту женщину, и все у тебя стало бы хорошо.

— Какую женщину? — спросил Сидорин тупо.

— В которую ты всю жизнь влюблен. Я же знаю. Конечно, ты бы ее уговорил. Ты замечательный мужик, сильный, умный, непьющий… Она стала бы с тобой жить, и все у тебя было бы по-другому.

Кто стал бы с ним жить? Дина?! Зачем?!!

— Нин, — сказал он осторожно, — ты придумываешь какую-то ерунду. Я тебе вовсе не об этом говорю.

— А я тебе — об этом! — отрезала Нина и закурила следующую сигарету. Руки у нее чуть-чуть дрожали, Сидорин заметил.

Молчание, нависшее над ними облаком табачного дыма, лезло в уши и в ноздри, раздражало, мешало думать.

— Господи, — сказала вдруг Нина, — как это вышло, что я об этом заговорила?!

— Я не умею об этом разговаривать, — пробормотал Сидорин раздраженно, — как это у вас, у баб, получается, не знаю!

— Что получается?

— Ты сказала, что сильно меня любила, — сказал Сидорин мрачно, — я должен понимать это так, что теперь ты меня уже разлюбила?

— Я тебя не разлюбила, — помолчав, ответила Нина, — вряд ли я вообще смогу разлюбить тебя, Володя. Для меня есть только один человек. Ты. Все остальные для кого-то другого. А для меня ты. Жалко только, что у нас это так… не совпадает.

— Ну вас к черту! — вдруг в бешенстве крикнул Сидорин. — Совпадает — не совпадает, любовь — не любовь, какие-то слюни, сопли, вопли! Слушать не желаю!

— Не слушай, — сказала Нина и улыбнулась. Он посмотрел и тоже улыбнулся.

Она ткнула в пепельницу сигарету, стремительно поднялась и с силой поцеловала его в губы.

Целоваться было очень неудобно, Сидорину приходилось закидывать голову, а Нине придерживать рукой его затылок.

В голове у него вдруг стало темно и горячо, и все трудные мысли скукожились и потемнели, как осенние листья в костре. Среди этих скукожившихся мыслей была только одна, по-настоящему важная — еще чуть-чуть, и он непременно упадет с хлипкой табуретки. Упадет вместе с Ниной, которая прижималась к нему с необыкновенной силой.

Если они упадут, никакого продолжения не будет. Они разбудят Машку и погасят это свирепое темное пламя, которое бушевало в голове у Сидорина.

Больше всего на свете ему хотелось, чтобы оно продолжало бушевать.

Как там она сказала?

“Для меня есть только один человек. Ты”.

“Я?! Господи помилуй, неужели я?”

Кое-как Сидорину удалось поднять себя с табуретки, и он подхватил Нину, как давеча Машку.

Ее шея оказалась очень близко, и он впился в нее как вампир. Он даже чувствовал себя вампиром. Ему непременно нужно было получить ее, напиться ею, иначе настанет день — и ему придет конец.

— Володька, синяки останутся, — из дальнего далека произнесла Нина.

Черт с ними. Черт с ними, с синяками.

Он никогда не оставлял на ней синяков. Придурок.

Ее шеи было мало. Он должен был получить ее всю — целиком и немедленно. Если он ее получит, может быть, у него появится шанс.

Она сказала, что не разлюбила его. Она сказала, что разлюбить его не сможет никогда.

Вдруг это правда? Вдруг так бывает?

Неожиданно он обнаружил, что она стянула с него свитер и, повиснув головой вниз, расстегивает ремень на его джинсах.

Черное пламя из головы непостижимым образом распространилось вниз и во все стороны. Ему показалось странным, что от его кожи не идет дым. Должен был бы идти.

— Давай закроем к Машке дверь, — попросила она, и он ничего не понял.

Какую дверь? Зачем закроем? Она вдруг куда-то делась, и он даже зарычал от горя, тычась во все стороны.

— Я здесь, — сказала она, — я дверь закрыла. Пошли.

Древний диван жалобно хрюкнул, когда они на него упали, и протестующе затрясся тщедушным поролоновым тельцем, когда они стали по нему кататься.

— Нина, — попросил он. — Нина!..

Все было как будто в первый раз, и ничего, кроме них двоих; не имело значения — ни милицейские капитаны, ни три работы, ни загубленная жизнь, ни провалившаяся карьера.