Людмила Зарецкая - Мой любимый сфинкс

«С ума ты сходишь, матушка», – весело сказала она себе, поднимаясь по лестнице и не слыша, а все еще ощущая его присутствие сзади.

С легким щелчком захлопнулась дверь комнаты. Повернулся ключ. И тут же она ощутила его руки на своих плечах. Его грудь, прижавшуюся к ее напряженно сведенным лопаткам. Его лицо, зарывшееся ей в волосы.

– Господи, хорошо-то как, – простонал он, мощным рывком поворачивая ее к себе.

Не было сомнений. Не было стеснения. Не было ни малейшей неловкости. Он быстро и аккуратно раздел ее, стащив льняной сарафанчик, расстегнув кружевной лифчик и сбросив к ногам невесомые трусики. Она быстро переступила ногами, освобождаясь от последней преграды. Раздевая ее, он быстро и нежно целовал ее длинную шею, острые ключицы, открывшуюся грудь с аккуратными коричневыми сосками.

Она жалобно застонала, и он отстранился, чтобы посмотреть на нее. Она трепетала перед ним, как совершенная фигура эпохи Возрождения, слепленная великим мастером. На ней не было ничего, кроме очков. И это было так чертовски сексуально, что Аржанова накрыла мощная, практически неконтролируемая волна желания. Черт побери, он никогда не думал, что его могут так взволновать очки!

Снова притянув ее к себе, он наклонился, чтобы найти своими губами ее губы, но она немного отстранилась. Не получив желаемого, он зарычал как раненый зверь, но она доверчиво положила одну руку ему на плечо, а другой сняла очки, чтобы не мешали. И этот жест снова заставил Аржанова выгнуться дугой от пронзившего его возбуждения.

«Да что с этими очками не так-то?» – успел подумать он, и это была последняя связная мысль, которая промелькнула у него в голове в ближайшие полчаса.

От его поцелуя у Златы закружилась голова. Его губы только успели коснуться ее губ, как комната вокруг завертелась в безудержном танце. Она даже испугалась немного этого отчаянного, внезапно напавшего на нее головокружения, но тут же забыла о нем. Бояться было некогда. Чувства, которые она испытывала, сменяли друг друга, как картинки в калейдоскопе. Этот мужчина доводил ее до безумия. И сейчас, когда воплотились в жизнь все ее нескромные, отчаянные, безумные, постыдные мечты последних дней, она испытывала сбивающий с ног восторг.

Они ничего не говорили, потому что им не нужно было ничего говорить. Слова не нужны, когда все предначертано на скрижалях. Огненные всполохи метались в голове. И не в голове тоже. И было от этих всполохов жарко, больно и сладко одновременно. Ни с какой другой женщиной никогда не испытывал Аржанов такой дикой яростной смеси чувств. Куда-то пропала физиологичность, к которой он привык. В его прошлой жизни занятия сексом были просты, понятны и предсказуемы и не оставляли после окончания ничего, кроме чисто физического облегчения. И скуки, пожалуй.

С этой женщиной он не знал, что его ждет через секунду. Новая неизведанная жизнь открывалась за каждым поворотом ее головы, плавным движением рук или бедер, стремящихся ему навстречу. Он встречал это новое и неизведанное с восторгом первооткрывателя, тонул в переполнявших его эмоциях, рычал от удовольствия, стонал от некончающегося желания, выгибался дугой, чтобы острее почувствовать наслаждение, которое она ему дарила, и вжимался в нее, чтобы сделать ее еще ближе. Он мял, сжимал и распластывал ее тело, потому что боялся, что она исчезнет, отдалится, растворится, и внутри накрывшего его безумия смертельно боялся этой потери. И тут она больно укусила его за плечо.

От изумления он остановился и воззрился на ее решительное личико.

– Я завтра буду вся в синяках, – гордо похвасталась она. Именно похвасталась. В ее голосе не звучало ничего, кроме лихой удали, но он все-таки испытал раскаяние. Она была хрупкой, как фарфоровая статуэтка, а он вел себя как феодал, дорвавшийся до дочки вассала.

– Ты мне так нравишься, что просто сил никаких нет, – теперь уже пожаловалась она и снова укусила его за плечо. – У меня просто в глазах темнеет, так я тебя хочу. Со мной никогда в жизни такого не было. Ты мне скажи, это что такое?

Чувство мужской гордости накрыло его первой волной, и на смену ей, трусливо откатившейся назад в глубины сознания, тут же пришла вторая, новая высокая волна желания, от которой свет померк у него в глазах. Со всей бережностью, на которую он был способен, он обнял Злату за плечи и повел за собой в глубь поглотившей его пучины.

Теперь уже она стонала и билась в его руках, а он с уверенностью опытного капитана направлял их корабль мимо рифов и скал, на глубокую воду, где в безмятежном морском просторе плескалось и нежилось острое чувство безмятежного счастья.

Волны этого счастья набегали одна на другую, все убыстряясь, увеличивая высоту и амплитуду, заставляя их нырять друг в друга все глубже и глубже, пока последний девятый вал в клочья не разметал корабль, не потащил их, захлебывающихся, за собой в открытый океан, не накрыл с головой, отключая сознание и растворяя в полном, бесконечном и некончающемся блаженстве.

Злата пришла в себя первой. Аккуратно повертев головой, будто проверяя, не изменилась ли окружающая ее действительность, она похлопала рукой по прикроватной тумбочке, нащупывая очки, нацепила их на нос и, скосив глаза, посмотрела на лежащего рядом с ней мужчину, который, казалось, не подавал признаков жизни.

– М‑м‑м‑м, – пробормотал он, почувствовав ее шевеление под своей тяжелой рукой.

– Мы точно живы? – на всякий случай уточнила она.

– М‑м‑м‑м.

– А если поподробнее?

– М‑м‑м‑м.

– Все понятно. – Она повернулась на бок, взбила подушку под головой, воззрилась на него и поправила сползшую с ее тела руку. Руке нужно было обязательно находиться там, где она была, потому что иначе во всем окружающем мироустройстве наблюдалась какая-то неправильность. – Ты после занятий сексом теряешь способность членораздельно изъясняться.

– Я не занимался сексом. – Он притянул ее к себе и, как и в самом начале, зарылся носом в ее волосы. – Я занимался любовью. И теперь выражаю решительный протест, что ты не видишь разницы.

– Ага, ты только прикидываешься таким непробиваемым, а на самом деле ты тонкий, ранимый и теперь чувствуешь себя оскорбленным в своих лучших чувствах. – Она счастливо засмеялась и обняла его голову.

– Нет, я спокойный, невозмутимый и уверенный, – ответил он, хотя говорить было лень. Вот, если честно, совсем лень. – Меня друзья знаешь каким прозвищем наградили? Сфинкс. А Сфинкс не может быть ранимым.

– Может, – уверенно сказала Злата. – Я точно знаю. Ну надо же, а прозвище тебе подходит. Ты нежный ласковый Сфинкс. Но я не дам тебя в обиду.