Татьяна Корсакова - Третий ключ

– Обалдеть, – выдохнула Люся. – Это что же получается? Получается, что всех тут мочит какая-то железная болванка?

– Пятнадцать лет назад убийства начались, когда в парке установили статую. – Степаныч поморщился, достал из нагрудного кармана пузырек с таблетками, сунул одну под язык.

– И прекратились, когда мой батя решил от Дамы избавиться, – продолжила Люся. – А потом Свириду пришла в голову чудесная мысль вернуть эту чертову статую на прежнее место, и история повторилась.

– Вы кое-что забыли. – Свирид уселся на пустующий стул рядом с Аглаей, сунул снимок обратно в конверт, словно ему было неприятно видеть то, что на нем изображено. – Убийства начались задолго до этого, еще в тысяча девятьсот шестнадцатом году. Почерк тот же, жертвы – девочки и молоденькие девушки.

– Ни один маньяк не протянул бы так долго, – хмыкнула Люська.

– А статуя тут при чем? – спросил Сандро. – Сам говорил, когда те события случились, еще никакой статуи и в помине не было.

Степаныч по-стариковски закряхтел, сунул в рот еще одну таблетку, сказал, ни к кому конкретно не обращаясь:

– Статуи, может, и не было, зато графиня Полонская была...

Я мертвец. Отныне нет мне ни счастья, ни жизни. Дневник, верно, сожгу, но пока привычно доверю ему свою боль и муку.

В одночасье я лишился всего: дочерей, жены, веры, а взамен обрел все признаки чудовища и не имею сил бороться с зарождающимся во мне зверем...

Настенька погибла, ушла вслед за Лизонькой.

Я один во всем виноват, не уследил, ослеп от горя, потерял бдительность, опоздал...

Ночью, в самый темный послеполуночный час, обнаружил себя посреди парка. Не помню, как проснулся, как одевался и шел по спящему дому, помню только луну яркую-яркую и внутреннюю дрожь, от которой голова кругом и дыхание останавливается. К пруду я не шел, а бежал: сердце уже почуяло недоброе.

Она сидела на берегу, моя сумасшедшая жена. Сжимала в объятиях мертвое Настенькино тело, баюкала, точно младенца. На меня посмотрела таким взглядом, который мне никогда не забыть, погладила доченьку мою по мокрым волосам и запела. Чтобы не слышать это жуткое русалочье пение, я заткнул уши. Мне бы еще и глаза закрыть, да не смог, как зачарованный следил за той, что отняла у меня сначала дочерей, а потом душу.

Должен был догадаться, должен был на нее первым делом подумать, да, видать, ослеп от любви, не заметил, как Оленька моя превратилась в чудовище.

Она упала, как только закончилась песня, каменной статуей рухнула рядом с мертвой Настенькой. Нет, не умерла, я точно знал. Не умерла, а ускользнула от возмездия в свое вымышленное летаргическое царство...

Долго сидел на берегу рядом с мертвыми своими девочками, прислушивался к тому, как зверь внутри меня набирается силы, рассматривал доверчиво присевшего на мою ладонь мотылька, силился принять решение.

Моя жена умерла! Нет никакой летаргии, а есть смерть – страшная кара за содеянное. Илья Егорович в отъезде, Мария на водах, со старой каргой я разберусь, а больше никто не знает.

Слугам скажу, что супруга моя не пережила утраты, следствие по делу остановлю, заплачу, сколько потребуется, чтобы имя графини Полонской осталось незапятнанным. Это единственное, что могу и хочу для нее сделать.

Где взять силы, не ведаю...

Аглая не пришла. Приехал автобус из Антоновки, но ее среди местной молодежи не оказалось. Выходит, соврала, чтобы отвязаться. На душе вдруг сделалось пусто и холодно, а очарование старого парка и подсвеченного электрическими фонариками дома вмиг исчезло, растворилось в мутной волне злости.

Обманула! Ну и ладно! Все равно ведь все впустую, не найдет он здесь то, что ищет, и Аглая бы ему не помогла, потому что не знает она ничего, а если и знает, то не расскажет...

В толпе вновь прибывших мелькнуло бледно-сиреневое платье, и сердце предательски вздрогнуло. Зря, это платье было похоже на то, к которому присматривалась Аглая, лишь цветом.

– Михаил! Миша! – Рядом, точно из-под земли, появилась Надежда Павловна. Одета она была не в приличествующий случаю бальный наряд, а в деловой костюм, который не шел ей совершенно. – Чуть не опоздала! – Она обмахнулась дерматиновой папкой, сдула с высокого лба прядку волос. – Зато получила разрешение на дальнейшие изыскания! Завтра же начнем разбирать подземный переход. Вы Василия Степаныча не видели?

– В бальном зале, кажется, – Михаил махнул рукой в сторону дома, – решает организационные вопросы.

– Ну так я пойду, подброшу ему еще один организационный вопрос. – На лице Надежды Павловны появилась озорная улыбка. – Лопат у нас маловато, Михаил! Рук много, а лопат мало! Непорядок! – Она еще раз взмахнула папкой, поспешила к дому.

Михаил остался стоять на выложенной выщербленными плитами дорожке. Закатные лучи позолотили бронзовое лицо Дамы, и ему вдруг почудилось, что она за ним наблюдает. Быть такого не могло в принципе, статуя она и есть статуя, но избавиться от наваждения было нелегко. Наверное, из-за этого иррационального чувства Михаил совершил первое и единственное в своей жизни варварство, подобрал с земли ржавый гвоздь и нацарапал на бронзовом хитоне пошлое «А+М=?». Легче не стало, но неприятный холодок в желудке растаял, и в голове просветлело. Михаил отсалютовал Даме и решительным шагом направился к дому.

Праздник уже начался. Оркестр старательно наигрывал что-то мажорное. В дальнем углу деловито возился с видеокамерой какой-то бородатый дядька, скорее всего, выписанный из области корреспондент. На сдвинутых в один ряд и застеленных скатертями столах над колбасными нарезками, овощными салатиками, бутербродами и вазами с яблоками гордо возвышались бутылки шампанского – реверанс от председателя. Сам же председатель, невысокий, лысеющий мужчина в костюме, уже лет пять как вышедшем из моды, легкомысленном пестром галстуке и роговых очках, прохаживался среди гостей под руку с Надеждой Павловной, которая успела сменить деловой наряд на игривое ярко-голубое платье в стиле «ампир». Следом с видом в равной степени раздраженным и озадаченным вышагивал Василий Степанович, который по такому торжественному случаю сменил любимую косоворотку на строгий костюм. К слову, в отличие от председательского, костюм у него был весьма приличный, с элегантным, подобранным в тон рубашке галстуком. Гостей навскидку было человек пятьдесят–шестьдесят. Из них представители старшего поколения выделялись серьезными лицами и торжественными нарядами, которые на фоне театральных костюмов молодежи выглядели уныло и совершенно непразднично.