Людмила Бояджиева - Жизнь в розовом свете

Как ни крути — лишних пятнадцать лет и столько же килограмм. Та крошка, что была с Жаном, весит наверняка не больше шестидесяти. И вряд ли отметила двадцатилетие.

С фотографической отчетливостью Франсуаз вспомнила всклоченные каштановые пряди, маленькие, подрагивающие от толчков груди, полуоткрытый, натурально пунцовый, искусанный в страсти рот. Шарлотта права, пора заняться собой. Открыв ящички, Франсуаз вывалила на тумбу гору косметики, затем тщательно, со знанием дела «нарисовала лицо». Жан вселил в неё такую несокрушимую самоуверенность, что она — профессионалка — стала пренебрегать макияжем. Он вероятно забыл, какими зелеными могут быть её глаза, как сочно блестят губы, умело сдобренные парфюмерной «приправой». А волосы? Тряхнув головой, Франсуаз распустила длинные густые пряди. Когда они впервые встретились в «Парижском небе» прическа Франсуаз казалась небрежной. Кому надо знать, что два часа, проведенные в парикмахерской, сделала её природную ценность настоящим сокровищем. Мусс, гель, лак… слегка подвить, немного начесать… Может, отрезать вновь челку? Щелкнув маникюрными ножницами, Франсуаз остригла переднюю прядь. В лице появилось что-то давно забытое, игривое. Но шея и плечи — ужасны. Сбросив халат, Франсуаз провела руками по своим бокам, приподняла груди. — «Может сделать глобальную подтяжку? Заняться аэробикой, голодать?» Вдруг она показалась себе такой жалкой, потерянной, что в глазах повернулись слезы и все поплыло в горячем тумане. Плаксивость — жалкая привилегия слабых.

— Мадам, вы прекрасны…

Сквозь кривую оптику слез Франсуза увидела стоящего в дверях ванной парня. Он подошел к ней, не отрывая восхищенных глаз и встал за спиной, любуясь отражением.

Франсуаз не шелохнулась. Руки парня легли ей на плечи и, лаская кожу, наслаждаясь ею, спустились к груди.

«Что делать?! Что? Что…» — панически засуетились бестолковые мысли. — «Заткнитесь!» — приказала им Франсуаз, закрывая глаза и откидывая голову.

Ковер Шарлотта недаром привезла из Египта. Мягкая натуральная шерсть, чистые тона, чудесный рисунок. Лежа в объятиях темных рук, не выпускавших её, Франсуаз рассматривала осликов и верблюдов, идущих караваном по сине-зеленой кайме. Она лежала спиной к своему случайному партнеру, ощущая его влажную кожу, запах пота, крепость мышц. Она никогда не забудет того, что произошло. Но не вспомнит, наверное, его лица.

— Ты чудесная. Восторг, — шепнул он в затылок и прильнул губами к шее.

Его тело прижалось к её спине, бедрам, ногам, стремясь захватить добычу всю целиком. Так маленьких насекомых растворяют в своей манящей плоти. «Отрава, яд, страсть…» — пронеслось в голове Франсуаз. Прежде чем вновь провалиться в горячечное блаженство, она взглянула на каминные часы: любовники провели на ковре больше часа!

— Эй! — Она отстранилась. — Тебе пора на работу.

— Ого! — Он тоже увидел отмахавшие круг стрелки. — Совсем спятил. Не могу от тебя оторваться. — Он притянул её к себе.

— Жадина. — Франсуаз не поддалась. — Тебя выгонит шеф.

Парень нехотя поднялся, подмигнув Франсуаз, натянул джинсы. Она медленно встала и, послав ему воздушный поцелуй, рухнула поперек огромной, покрытой синим атласом, кровати…

Проснулась, ощутила чужой запах на своей коже и прокрутила в памяти все заново — «от и до». — «Да это же великолепно! Он лет на пятнадцать моложе, горяч и неутомим, как дикий зверь! — сказала она себе. — Он не просто совершал физиологический акт — парень наслаждался тобой, твоим телом, кожей, губами, запахом. Каким искусным и утонченным оказался этот дикарь!»

Франсуаз с удивлением поняла, что никогда в жизни не совершала ничего подобного. Никогда не занималась сексом без преамбулы флирта. А это значит — без лишних мыслей. Возможно прекрасных, но, как оказалось, — лишних. Она так хотела нравиться Жану, так боялась потерять титул «единственной», и «самой прекрасной», что все время оставалась настороже: что-то скрыть, умело польстить, изящно сострить. Она старалась быть чуткой подругой, надежной спутницей жизни. И вот, на закате женской славы, оказывается, что лучшим мужчиной в её жизни стал этот случайный партнер.

— Да ведь ты даже не знаешь, как его зовут? — спросил некто охрипшим голосом.

— И не надо. Пусть это будет самое красивое имя, которое я способна придумать, — задиристо ответила Франсуаз.

— Он ничего не спросил о тебе?

— Зато сумел узнать самое тайное.

— Он — простой рабочий, плебей, плохо говорящий по-французски.

— У него забавный акцент, молодость и фигура голливудского героя, — не сдавалась Франсуаз. — К тому же — я не платила ему денег!

Последнюю фразу она произнесла вслух, осознавая свое превосходство над старыми, уродливыми, жадными, покупающими любовь.

Смеясь, она вошла в ванную комнату — никаких следов пробоины и мулата. Даже мраморный пол сияет чистотой. Лишь едва заметно на потолке влажное пятно, да поблескивает за окном в лучах вечернего солнца перекладина металлической лестницы.

Взять реванш — это удовольствие даже для такой незлобивой натуры, каковой всегда считала себя Франсуаз. — Увы, вопреки проповедям о смирении и подставлении второй щеки так устроено большинство из нас. — Эн виновато посмотрела на сестру. — Сознаюсь, мне было не очень противно, когда твой муж потерял от меня голову. Это хоть что-то объясняло в нашем с тобой странном соперничестве и метаниях Грега. Зеркальное отражение — закон существования близнецов. Потянувшись ко мне, Родриго лишь подтвердил его. Но, честное слово, дорогая, я не получила никакого удовольствия, узнав о твоей ревности и внезапном отъезде. Это уже было слишком серьезно. Мне не хотелось причинять тебе боль. — Эн сурово насупила брови: — Выходит, я все же не очень плохой человек.

Русский писатель Михаил Светлов — мужчина весьма насмешливый, сказал: порядочный человек тот, кто делает гадости, не получая от этого удовольствия. Ведь самим своим существованием, постоянным стремлением опережать других в жизненной гонке, мы раним соседей по марафону.

— Тут извечное противоречие. Лидерство, состязательность заложены в человеческой природе. Не буду же я извиняться перед другими, что лучше одета. И художник не мучается, переплюнув собратьев по цеху и не колотит себя в грудь: простите, господа, что я так чертовски талантлив! Самореализация находится без тщеславия. Тщеславие — полезное, но не самое симпатичное качество в людях. Как и мучительность. Лично я, центристка, ценю чувство меры, а в данном случае ратую за победу Франсуаз. Совершив нечто весьма для себя несвойственное, она почувствовала эйфорический подъем, будто перевернула страницу и начала все заново. Событие стоило отметить. Стоило одеть самое нарядное платье из Тайландского чемодана, просидеть пару часов у парикмахера и, взяв очаровательный опель-седан Шарлотты, отправиться загород.