Колыбель твоих оков - Лили Вайт
Больше двадцати лет назад молодая женщина решила искупаться, хотя температура воды в то время была плюс шестнадцать градусов. При этом ее золотистый купальник, который я хорошо помню, остался на заднем сиденье автомобиля. Дело о несчастном случае быстро переквалифицировали в дело о самоубийстве, несмотря на то, что не было найдено никакой предсмертной записки. Решись моя мать уйти из жизни добровольно, не выдержав тяжести страшных знаний, она обязательно попрощалась бы со мной.
Я ничего не смогу доказать.
Уже никто не сможет.
Мне было двенадцать лет, когда я унаследовал огромное многомиллионное состояние своей мамы. Насколько я тогда понял, прямо перед своей гибелью она встречалась с адвокатом и подписала все необходимые документы, в которых завещала абсолютно все мне, и ничего не оставляла своему мужу. Отец, наверное, чуть не лопнул от злости, когда узнал об этом: чтобы избежать уплаты огромных налогов, большая часть его состояния была переписана на мою мать, и, хоть он и был признан моим официальным опекуном, прикасаться к моему наследству он не имел права.
Долгие годы я не мог простить маму за то, что она ушла из жизни и оставила меня наедине c этим миром и, самое главное, наедине с самым страшным зверем — моим отцом. Я считал, что она предала меня. Я ненавидел ее. Я даже не смог выплакать свое горе, потому что постоянно слышал от отца, что в двенадцать лет уже нужно быть мужчиной, а не слезливой девчонкой. В силу того, что я был всего лишь ребенком, мне было свойственно больше винить в моих бедах ту, которая любила меня больше всего на свете, чем того, кто мучил меня всю сознательную жизнь. Лишь спустя какое-то время я смог понять, насколько сильной была ее любовь ко мне, и у меня почти получилось простить маму, которая была такой же жертвой кровожадности моего отца, как и я.
Раз в год или в два отец выходит на связь и что-то от меня требует, будь то встреча или какая-то другая идиотская просьба. Я обычно выполняю его просьбу, по большей части скорее в память о моей матери, чем из-за сыновьего долга или душевной потребности встречаться с ним. В этот раз он звонит очень не вовремя: в моих руках наконец-то мое белокурое наваждение, и мне совсем не хочется видеть это подобие родителя. Я отлично понимаю, что, если я откажусь встретиться с ним, он обязательно придет ко мне в дом. К сожалению, он знает адрес места, в котором я проживаю на постоянной основе. Я почти уверен, что он периодически нанимает частного сыщика, чтобы быть в курсе всех событий моей жизни, больной ублюдок. А еще он все так же продолжает творить свои черные делишки, ведь, войдя во вкус и чувствуя полную безнаказанность, очень тяжело отказаться от вседозволенности. По крайней мере, в последнем у нас есть что-то общее. Видимо, он опять попытается приобщить меня к своей очередной афере. В прошлую нашу встречу он открывал казино и хотел, чтобы я присоединился к нему в отмывании денег, начав строительство дорогостоящих лабораторий и их присоединение к университету. Никогда не понимал, почему Фредерик Лорэн не обзавелся другими наследниками, кроме меня. С другой стороны, даже хорошо, что он не наплодил еще больше чудовищ.
Отец ждет меня в ресторане итальянской кухни «Мамма Мария». Я вздыхаю. «Мамма Мария» — как же это цинично, отец. Интересно, зачем отцу нужно было встречаться непременно в итальянском ресторане? Французы и итальянцы недолюбливают друг друга. Хотя Фредерик Лорэн не совсем француз, все-таки швейцарцы — это особый народ в центре Европы, у них другие уклады и отношение к окружающему миру, очень отличные от образа жизни остальных европейцев.
Я подъезжаю к итальянскому ресторану, расположенному на первом этаже трехэтажного кирпичного дома, и вижу отца через окно, наполовину занавешенное белыми шторами.
Фредерик Лорэн сидит у окна за четырехместным столиком, отгороженном от зала с двух сторон, как отдельная кабинка. На нем стильный темный костюм с темно-синим галстуком — он всегда выглядит так, будто собрался на похороны, на которые, по причине своего стиля жизни, он ходит нередко.
Когда я захожу в уютный ресторан, оформленный в теплых тонах, с классическими люстрами на потолке и бра на деревянных простенках, ко мне сразу подходит хостес, это молодой итальянец с тщательно уложенными волосами, поднятым воротником розовой рубашки, с несколькими тонкими браслетами на запястье и очень заинтересованным взглядом. Я говорю ему, что меня ждут и сразу направляюсь вглубь ресторана через зал с большими столами. Хостес сопровождает меня, очевидно, чтобы посмотреть, к какому столику направить официанта.
Когда я подхожу к столику отца, он расплывается в улыбке, но пусть она не усыпляет вашу бдительность, не дай бог расслабиться — его острые клыки в мгновение ока сомкнутся на вашем нежном горле.
— Эммануэль, — проговаривает он с легким французским акцентом. Сколько бы мой отец ни жил в США, от акцента он так и не посчитал нужным избавиться. Я уверен, что именно этот акцент в свое время так покорил мою мать, — как поживаешь? Рад видеть тебя, сынок.
— Не могу сказать того же, папа. Что тебе нужно? — я сажусь напротив него.
— Сразу к делам? Каким ты стал практичным, — Фредерик перестает улыбаться и смотрит на меня своими холодными голубыми глазами. Наконец-то он похож на самого себя. — У меня к тебе важный разговор, — смотрит он оценивающе на меня. — Как насчет того, чтобы объединить наши усилия в бизнесе? Ты практически ничего не зарабатываешь, Эммануэль. Твои доходы минимальны. С твоими… как бы это сказать… талантами ты мог бы уже удвоить, если не утроить, мое состояние.
К нашему столику подходит официант с меню для меня, но я делаю ему знак, что не нужно оставлять меню. Когда он отходит от столика, я вновь поворачиваюсь к отцу:
— Не понимаю, о чем ты, — отвечаю я, отлично понимая, что он имеет в виду. — Все деньги инвестированы и приносят прибыль, — холодно добавляю я.
— Но могли бы приносить гораздо больше, Эммануэль, — прищуривает Фредерик свои хитрые глаза. — Я тебе так скажу: ты отвлекся и не думаешь о будущем. Я тебя насквозь вижу. Кто она? Простая интрижка? — противно облизывает он свои губы. Животный страх отражается в моих глазах, и это не укрывается от проницательного взора моего отца.
— Надеюсь, это не какая-нибудь долгоиграющая пластинка. Ты хищник, Эммануэль. Ты такой же, как я, сын. А
