Анастасия Соловьева - Полюбить Джоконду

— Если вам на вокзал, — догадался таксист, — можно дворами быстрей проскочить.

— Нет, — категорично ответила Глинская, — за «Волгой».

На Московском вокзале мы были за полчаса до отхода поезда.

— Купи любые два билета, — распорядилась Глинская, — а я поищу псевдо-Гришку. Он должен ехать где-то по соседству, скажем, вагон с пятого по девятый.

Когда я вернулся, она прохаживалась по перрону.

— Они поедут в СВ, — сообщила Глинская. — Двойника не видно. Конечно, он может подсесть и ночью, когда все спят. Но это для него хуже.

— Чем?

— Скорее обратит на себя внимание. Ты, Саш, тоже походи — посмотри. Все же он должен сесть сейчас.

Мы не спеша шли вдоль поезда, разглядывая отъезжающих и провожающих, под далекий срывающийся вой громкоговорителей и ответные тысячеголосые взрывы митингующих ветеранов.

Поезд тронулся под марш со стороны Невского:

Вихри враждебные веют над нами,Темные силы нас злобно гнетут…

Питер — фантастический город. Мы еще раз прошли по вагонам из конца в конец. В седьмом вагоне, в двухместных купе ехали: молоденькая парочка, две дамы, старуха с черным бородатым монахом, мать с малолетней дочкой, степенная пара преклонных лет, два парня-студента, далекие от Гришки во всех отношениях, и двое лысых командированных, которые, лишь дождавшись отхода поезда, подналегли на водочку.

Но одно купе оказалось пустым.

— Сюда-то он и явится ночью, — предположил я.

— Проверим.

Глинская подошла к проводнице:

— У вас купе, кажется, свободное. Нам до Москвы нельзя ли…

Проводница с удовольствием назвала сумму доплаты.

— Теперь у нас свое купе. Однако пойдем к ним, — вздохнула Глинская, — разыгрывать знакомство случайных попутчиков.

Но разыгрывать ничего не пришлось. Гришка, завидев меня, отчаянно хлопнул по столу и прокричал:

— А не накушаться ли нам в честь успешного окончания праздников и возвращения домой — до поросячьего визга?!

У меня заложило в ушах. Кажется, он уже откушал.

— Вот этого нам нельзя, — сухо ответила Глинская.

Гришка с ужасом и одновременно с жалостью уставился на нее.

Поезд, наконец, тронулся.

— Ну, все хорошо, что хорошо кончается! — Гришка, отхлебнув из плоской фляжки, с довольным видом повалился на свою полку.

Я села напротив и углубилась в роман. Снова письма, диалоги с подтекстом: обычным шрифтом то, что говорится, курсивом — что при этом думается. И — последние письменные свидетельства, которые оставляет после себя человек, — завещания. Девушки повзрослели, состарились и умерли.

Роман вызвал у меня ощущение фатальной справедливости всего, что происходит на свете. И еще — мимолетности.

Вернувшись домой после похорон, муж главной героини, Нене, жжет ее старые письма. Когда-то, в середине их жизни, она мечтала, чтоб эти письма положили ей в гроб. Письма, перевязанные розовой ленточкой. Письма от молодого человека, которого Нене любила в юности и из-за которого едва не погибла их семья. А теперь она не захотела взять эти письма с собой… Бросая листочки в огонь, муж натыкается на фразы: «Кто тебе купит шоколадки?..», «…ты тоже далеко…», «всякий раз, как читаю твое письмо, ко мне возвращается уверенность…». И трудно представить, что ни автора писем, ни адресата уже нет в живых…

— Ты чего задумалась? — спросил Гришка.

После месяца молчания его тянуло на болтовню.

— Так, думаю, что с нами будет… — Я спрятала журнал в сумку и взглянула в окно. — Что-то нас всех ждет…

— Да ничего! Полшестого в Москву приедем. — Гришка зевнул.

— Нет, я думаю, что нас ждет вообще…

— Понятно…

Вдруг дверь купе дернулась, и я увидела Сашу. Вслед за ним вошла Глинская. Они были без верхней одежды и вещей. Значит, едут в этом же поезде.

— И даже в этом вагоне, — сообщила Глинская мрачно.

Я заметила, что, несмотря на бледность и утомленный вид, она тщательно причесана и накрашена. А одета… как из журнала! Облегающий черный свитер, серые кожаные бриджи, белые сапожки на изящном, но устойчивом каблучке. Но все же чувствовался в ней какой-то надлом, что-то от декаданса, серебряного века, поэзия увядания, что ли. А может, это не надлом, а имидж. Эстетика такая.

Саша присел рядом со мной.

— Ну вот, почти и все. Скоро дома будем.

— Да, скоро. В жизни вообще все скоро.

Я смотрела на него и думала о мимолетности. Он появился в моей жизни внезапно, из ниоткуда и вдруг стал таким близким… ближе уже невозможно. Если сейчас что-то случится, вместе с нами погибнет и это чувство… Чувство невероятной близости — самое потрясающее из всех чувств, которые мне довелось испытать. И казалось, что бы ни произошло, по-настоящему жаль будет только этого чувства… Ленку воспитает Наташа. Возможно, она сделает это лучше, чем я.

— А в городе-то что творится? — поинтересовался Гришка.

— В городе митинги несанкционированные. Бунтует народ…

— Что ж удивляться? Питер — город революционный. В Москве-то тишина.

— Чем они недовольны?

— Льготы отменяют. Вместо льгот дадут им немного денег.

— Монетизация, — сухо уточнила Глинская, покачивая белым сапожком.

— Так весь сыр-бор из-за льгот? — удивился Гришка. — Какие-то льготы, подумаешь!

Но кроме него говорить никому не хотелось. Гришка поднялся и вышел из купе. Глинская презрительно усмехнулась ему вслед.

— Что я тебе говорила прошлой ночью? — спросила она Сашу, но смотрела при этом почему-то на меня.

— А что вы ему говорили? — На минуту вместо ее лица я увидела темный портрет в тяжелой золотой раме: молодой человек с перчаткой, голландская школа, XVII век. Насмотрелась в музеях, теперь везде мерещится. Потом портрет сменился: черная шапочка и цепкие глаза. — А что вы говорили, — я повторила напевно-сладко, как та женщина в гостинице, — ему ночью?

Глинская сморщилась:

— Я говорила… Это все ни к чему… Не стоило бы и начинать…

— О, вы правы!

Я всей кожей ощущала пафос ситуации: полная бесполезность! Сидели бы дома и наслаждались роскошным ощущением близости!.. И вдруг чуть не расхохоталась во все горло. Что она ему говорила ночью?! Знаю я эти их ночи у ноутбука!.. Я все-таки не удержала легкий смешок.

— Пойдем, — кивнула Саше Глинская.

— Мы скоро. Не волнуйся, Лиз.

Я улыбнулась:

— Все в порядке.

Через час в вагоне уже висела мертвая тишина. Тускло светили лампы под потолком пустого коридора. Поезд давно покинул пригород, и теперь за окном стоял кромешный мрак без единого огонька. Мягко выстукивали колеса безразличное: что-то будет, что-то будет…