Татьяна Устинова - Персональный ангел
– Да, Миш, я все знаю, – сказала Катерина в трубку, – Панин привезет нашу листовочку. Про геев и лесбиянок, которые любят Головина. Вы ее посмотрите и оцените. Местная пресса продолжает вопить про войну с наркотиками?
– Продолжает, Кать! – Здесь было чем похвалиться, и Терентьев с энтузиазмом взялся за дело. Катерина его почти не слушала.
Несколько дней после того, как Тимофей вынужден был рассказать ей о своем детстве, Катерина не могла думать ни о чем другом. Только о маленьком Тимофее, которого заперли в пустой квартире и который ел вату из матраса. О маленьком Тимофее, для которого лучшим домом был зоопарк. О маленьком Тимофее, которого насиловали и били. И должны были убить на потеху кучке сумасшедших грязных придурков.
А она негодовала на свою школу! А она не хотела читать Чехова и хотела Розанова. А она презирала учителей за косность мышления и совковый менталитет.
Слова-то, слова какие!
Еще ее очень волновала судьба державы, погрязшей во лжи, и коммунистическая идеология, подменившая все истинные ценности искусственными!..
Они с Дашкой любили твердую копченую колбасу и не любили шоколад. Шоколадные наборы, громадные, как гладильные доски, в цветах и салютах на замысловатых коробках, пылились на серванте, и в кухонном шкафу, и даже на родительском гардеробе. Бабушка время от времени наводила ревизию и раздавала конфеты соседям.
Еще они бойкотировали поездки в колхоз. Это было так интересно, бойкотировать что-нибудь, а родителей потом вызывали в школу и в пресловутое гороно, которого все боялись…
Миша Терентьев уже давно положил трубку и убежал на пляж, воровато оглядываясь на телефон, как будто начальница могла выскочить оттуда и задержать его. А Катерина все сидела, подперев щеку рукой, в извечной, со времен Ярославны, позе.
Мама права, думала она, лаская большим пальцем сережку, Тимофеев подарок. Мы не просто из разных миров. Мы из разных солнечных систем. Галактик. Вселенных.
Мне не справиться с ним. С его искалеченным детством, внутренним разладом, с не прекращающейся вот уже тридцать лет войной с самим собой. Я слаба и не готова для этого. Я бы ни за что на его месте не выбралась. Я сразу сдалась бы, понимая, что мне все равно настанет конец, даже если чисто физически я останусь в живых.
Он не сдался, этот человек, ненавидящий детей и самого себя. Он создал себя заново. И для себя – империю, чтобы было чем занять клокочущий от напряжения разум. Это Катерина понимала очень хорошо. Ему нужно было доказать себе, что он все может. Не дать себе мысленно скатиться в пропасть, где он уже побывал однажды.
Ей, Катерине Солнцевой, нет места рядом с ним. Она слабая, благополучная до мозга костей, не готовая ни к каким серьезным жертвам, эгоистичная маменьки-папенькина дочка. Она не вынесет тяжести его сознания. Она не сможет быть рядом с ним долго…
Катерина стиснула в кулаке сережку и изо всех сил прижала кулак ко лбу.
Да, да, все правильно. Самое лучшее – расстаться сейчас, пока все не зашло слишком далеко.
Но почему, улетая на свой Урал, он не позвонил ей?! Что она должна думать, какими сомнениями мучиться?! У нее нет на него никаких прав – конечно же! – и она сто раз давала себе слово, что вообще не будет думать о том, где Тимофей и что с ним. Но она не могла не ждать, как будто у нее были все права, какие только возможно. Конечно, она не Жанна д'Арк и не годится в спутницы Тимофею Кольцову, но она должна знать, что с ним, и где он, и почему он не звонит, черт его побери!
Боясь передумать и оттого еще более решительно, она вставила в ухо сережку и, сверяясь по записной книжке, набрала номер его мобильного телефона.
– Да! – сказал он ей прямо в ухо. По телефону с ним говорить было в сто раз страшнее, чем просто так.
– Т-тимофей Ильич, это я, – робко промямлила Катерина, запнувшись на его имени. – Я хотела узнать…
Он молчал, ничем ей не помогая. Господи, вот идиотка, зачем она только позвонила?! Ведь он вполне может в настоящий момент ужинать с премьером. Он очень любит это дело – поужинать с премьером…
– Я хотела узнать, – собравшись с силами, продолжала она, едва преодолев искушение бросить трубку, – когда вы вернетесь в Москву, чтобы мы могли…
– Кать, я ничего не слышу, – внезапно перебил он. – Мы на заводе. Подожди, я выйду из цеха.
– Не надо, не выходи! – совсем перепугавшись, завопила Катерина, но он не слушал. В трубке и вправду раздавался какой-то грохот, механический шум, звучали отдаленные голоса. Потом что-то с силой бабахнуло, и он произнес совсем близко:
– Так, я вышел. Что?
Лучше бы я умерла и оказалась в раю. В окружении милых и приятных людей – мечтала в этот момент Катерина.
– Кать, ты где? – повысив голос, переспросил он.
– Тим, я здесь, – ответила Катерина тоном обреченного на смерть. – Ничего мне не надо, и звоню я просто потому, что ужасно, кошмарно, стыдно по тебе скучаю, а ты пропал. Уехал – и ни слуху ни духу.
– Ты идиотка, – пробормотал он с сокрушительной нежностью, от которой у Катерины сердце сразу же провалилось в живот. – Я тебе не звоню, потому что я тебя боюсь и не знаю, что мне теперь делать.
Ну вот, он выговорил это. Теперь Катерина знает, что никакая он не сильная личность, а трусливое существо мужского пола, не умеющее разобраться в самом себе.
– И я тебя боюсь и не знаю, что мне делать, – ответила она. – Давай бояться вместе.
– Я прилечу завтра – и начнем, – в голосе у него звучало облегчение. – Я рад, что ты позвонила, Кать. Пока.
– Тимыч, я тебя люблю, – пробормотала она, совсем не уверенная, что он ее слышит, и положила трубку.
Все стало просто замечательно, в сто раз лучше, чем было пять минут назад. Даже погода.
Пробегая мимо Ирочки, сторожившей пустой кабинет Приходченко, Катерина послала ей воздушный поцелуй.
– Если кто будет звонить, ты где? – вслед ей прокричала Ирочка.
– В Караганде, – ответила Катерина. – На мобильном. Звоните и приезжайте!
У нее было чудесное настроение.
* * *– Все готово. История получилась – пальчики оближешь! Наутро после публикации у него не останется ни одного сторонника. И написали, собаки, хорошо. Молодцы журналюги. Уважаю сволочей.
– Так, это все понятно. Может, ей в машину диктофончик подбросить?
– Не надо, не суетитесь. Еще Шерлок Холмс говорил, что истинному художнику необходимо чувство меры.
– Да я все понимаю, но у него в службе безопасности тоже не козлы сидят.
– У нас тоже не козлы. Ни с кем, кроме нее, он не говорил. Информация – супер, высший класс. Ну, продала, согрешила. Да никто и доискиваться не будет, понятно, что от нее утечка. Тем более она громче всех кричала – шпионы, шпионы… Кругом шпионы. Потому, что собственное рыло в пуху.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});