Ирина Арбенина - За милых дам

А порядок вещей был таков: между двумя толстыми старыми березами во дворе детского сада был привязан гамак. Она так ясно и сейчас видела их неровную кору, где жесткие черные кратеры перемежались с шелковистыми белыми островками, кору, по которой проложили дорожку муравьи… Наверное, потому, что простояла тем летом, больно прислонясь к ней щекой, кажется, целую вечность. Именно вечностью показалось ей в шесть лет недолгое, северное лето.

Теоретически, согласно представлениям о порядке вещей, существовавшем в их старшей дошкольной группе, попасть в гамак можно было тремя способами… Во-первых, по справедливости, заняв очередь: «Я, Катька, после тебя! Сейчас ты качайся, а потом мы». Можно было, проявив выдающиеся личные качества. Например, когда все бегут наперегонки, а ты быстрее всех и первым плюхаешься в этот самый гамак. К этим качествам относились не только сила, ловкость, сноровистость, но и сообразительность. Например, можно было бы сэкономить время, не застегивая сандалии после тихого часа, и оказаться раньше всех возле берез… И вот он — гамак. Тут была, правда, опасность потерять сандалию или получить замечание за то, что они не застегнуты.

Собственно, все эти способы были «по справедливости». И ни один из них не действовал.

Дальше шли способы нечестные. Например, очень важный способ «подольщения» — роль примерного ребенка, «хорошей девочки». Это означало постоянно вертеться возле белого халата Елены Петровны, отказываясь от массы приятных и гораздо более интересных вещей, и говорить всякую чушь. (Ну, например: «А правда, когда дети берут без спроса, это нехорошо! Вот Иванов берет без спроса мяч, а я никогда не беру».) И выполнять мелкие поручения Елены Петровны: «Ну-ка, девочка, посмотри, где там Иванов за деревьями запропастился». Здесь существовала опасность схлопотать от Иванова.

И вообще эта роль была не из приятных. Конечно, в шесть лет ребенок делает такие вещи не из сознательного расчета, а интуитивно, приспосабливаясь к ситуации. Они ведь замечательно тонко чувствуют, чего хотят взрослые и как быть им приятными. Подлая ситуация ломает ребенка, подталкивает доносить, кляузничать. Хотя, наверное, даже такой маленький, он все-таки смутно ощущает гадость происходящего. Впрочем, Анна уже вполне была готова испробовать и этот вариант.

Беда, однако, заключалась в том, что не срабатывал ни один из вышеозначенных способов. Даже этот последний, гнусноватый и вроде бы беспроигрышный… Проходил день за днем, лето пролетало, а ей все никак, ни разу еще не удавалось попасть в этот гамак.

Каждый раз, когда она, теряя сандалии, оказывалась первой у гамака и ухватывалась за его жесткие плетеные веревки, раздавался голос Елены Петровны: «А ну-ка, Анечка, подожди. Даша, Рита и Олежка, забирайтесь в гамак. Покачайтесь, а ты подожди, Анечка».

И она ждала, ждала, ждала. Но долгожданного, страстно ожидаемого: «А ну, забирайся быстренько, твоя очередь, Анна» — так и не прозвучало.

Кругом раздавался ропот старшей группы: «Да почему все время они?! Все время Дашка, Ритка и Олег?! А мы когда?! Нам фигушки, да?!» Но даже столь радикальным образом поставленный массами вопрос не заставлял Аню задуматься над очевидной вещью: «А правда, почему все время они?» Нет, не задумывалась. Она только чувствовала очень большое (судьба! не меньше) невезение и неудачу — все время было «фигушки»! И ей и в голову не приходило поискать более прозаическое, гораздо более простое объяснение.

Впрочем, те, кто возмущенно спрашивал: «А почему только они?!» — тоже не знали ответа. К шести годам жизни ни у кого в старшей группе еще не было опыта, который подсказал бы это простое, это прозаическое объяснение.

Она так долго стояла у этих берез, что постоянная картина «Даша, Рита и Олежка в гамаке» — довольные и исполненные превосходства — просто навеки запечатлелась в памяти. Сначала Анна им страстно завидовала. Это еще когда надежда попасть в гамак была вполне реальной. Потом возненавидела их. «А вот говорят, что если долго качаться, то может укачать… и даже стошнить!» Ужасно, но она им этого желала. И эта ненависть означала, что надежда еще жива. Потом не осталось ни зависти, ни ненависти. Она как-то очень грустно смирилась. Но никак не могла оторваться от этих берез… Пойти играть в песочницу или заняться каким-то другим делом…

Стояла, прижавшись щекой к березовой коре, и без надежды смотрела. Гамак превращался в навязчивую мысль.

И вот однажды случилось невозможное. Все побежали смотреть на мертвую птичку. Все бросились поглядеть на это «страшное и ужасное»… И пространство около берез опустело. Анна, конечно, тоже была готова броситься на этот истошный клич: «Птичка, птичка настоящая! Мертвая!» — и хоть одним глазком взглянуть на такое диво… Но вдруг с изумлением обнаружила, что гамак пуст и кругом никого. Ни одного желающего, ни одного конкурента. Не веря своим глазам, она подошла, едва дыша, к гамаку и уже взялась за плетеные веревки, но тут все вернулись.

Оказывается, птичку очень быстро — ввиду ее антисанитарного состояния — смели на железный совок и унесли. Надежды старшей группы на торжественные похороны не оправдались. А Елена Петровна положила Анне ласково руку на плечо и сказала: «Подожди, Анечка, потом покачаешься».

Она не заплакала. Просто окаменела от своего несчастья. Она уже понимала, что никакого «потом» никогда не будет.

Разрыдалась она дома. Так безнадежно и отчаянно, что мама испугалась не на шутку. Сначала Анна ничего и объяснить-то не могла: только «гамак» да «гамак». Но мама успокаивала, утешала, выпытывала, выспрашивала… И Анна все-таки рассказала…

«И всего-то?» — удивилась мама.

На следующий день Анна качалась в гамаке.

Как ее удивило мамино всемогущество! Легкость, с которой разрешились ее мучения. Она-то думала, что «никогда». Никогда в жизни ей уже не покачаться в этом гамаке.

Мама не собиралась щадить ее чувства и сохранять детские чистые представления о порядке вещей. И если бы не страшные Анины рыдания, ошеломившие ее и не оставившие сомнений в искренности, мама, может, и вовсе не придала бы значения этой истории с гамаком.

Да, мама не была любительницей разбираться в чувствах, но она любила ее. А сомнений в том, что дочь несчастна, не оставалось. И мама это почувствовала. И вот, особо не посвящая Анну в свои действия, впрочем, и особо не таясь, она сделала то, что сделала. А именно — подарок. Анечка поняла, что «Елене сделали подарок».

Так Анна узнала, что известные ей ранее способы проникновения в гамак были недействительными, что в жизни действительными были совершенно другие методы, открывающие доступ к осуществлению мечты.