Линда Ховард - Все, что блестит

— Потом мне стало лучше, — закончила она, несмело улыбаясь.

Он не улыбнулся в ответ.

— Тебе стало лучше, — пробормотал он, — но у тебя началось воспаление лёгких, тебя била лихорадка. Иногда ты была без сознания, иногда, в бреду, кричала всякий раз, когда я или кто-то из докторов подходил к тебе, — повернув голову, Николас посмотрел на неё тусклым и горестным взглядом. — По крайней мере, я был не одинок, ты кричала на каждого человека.

Джессика не смогла сказать ему, что это всегда был он, — это его она боялась, и после минутного молчания Николас надел наушники и потянулся к панели управления.

Она откинулась назад и закрыла глаза, желая уменьшить стук в висках и отрешиться от действительности, но, как только заработали моторы, вздрогнула от боли.

Почувствовав руку на своем колене, она подняла трепещущие веки, и, встретив озабоченный пристальный взгляд Николаса, закрыла руками уши, чтобы дать ему понять, что случилось.

Он кивнул и с сочувствием погладил её по ноге, от чего ей захотелось закричать. Джессика снова закрыла глаза, лишь бы не видеть его. Невероятно, но она проспала весь полёт. Возможно, всё дело в лекарствах, которые она всё ещё принимала и которые делали её сонливой, но Николасу пришлось её разбудить, когда полёт закончился. Она сидела и в замешательстве смотрела перед собой, ей показалось, что снаружи для встречи с ней собралось всё население острова.

Все улыбались и махали ей, и она махала им в ответ, тронутая до слёз теплым отношением островитян. Николас выпрыгнул из вертолёта и прокричал что-то, заставившее всех рассмеяться, затем подошёл к вертолёту с её стороны. Джессика как раз отстегнула привязные ремни, когда он распахнул дверцу.

С лёгкостью, которая одновременно пугала и приводила в восторг, он подхватил её и притянул к своей груди.

— Я могу идти, — запротестовала она.

— Но не вниз же, с холма, — возразил он. — Ты всё ещё слишком слаба. Обними меня, любовь моя, позволь всем увидеть то, что они ожидают увидеть.

И действительно, когда она обхватила руками его мускулистую шею, казалось, это пришлось по душе каждому встречающему, и до неё донеслись несколько шутливых замечаний в адрес Николаса, на которые тот, улыбнувшись, ответил парой-тройкой фраз. Джессика пообещала себе, что без промедления приступит к изучению греческого языка, она очень хотела знать то, что он говорил о ней.

Он принес её на виллу прямиком в свою спальню — она не могла думать о ней как об общей.

Как только он опустил её на кровать, Джессика затравленным взглядом осмотрелась вокруг, и, прежде чем успела подумать, выдохнула:

— Я не могу здесь спать, Николас!

Вздохнув, он присел на край кровати.

— Мне жаль, если это задевает твои чувства, любимая, потому что ты будешь спать здесь. Вернее, ты должна будешь спать здесь со мной, а ведь тебя волнует именно это, не так ли?

— Разве можно обвинить меня в этом? — в гневе воскликнула она.

— Можно, — спокойно ответил он с неумолимым выражением в глазах. — Ты умная, взрослая женщина и должна понимать, что теперь физическая близость между нами будет совсем другой, чем в брачную ночь. Я был тогда немного пьян, расстроен и потерял над собой контроль. Ты была напугана и рассержена, ты противилась мне. Результат оказался предсказуем, поэтому тебе было больно. Теперь тебе это понравится, Джессика. В следующий раз, когда я возьму тебя, ты станешь этим наслаждаться так же, как и я.

— Разве ты не понимаешь, что я не хочу тебя? — вспыхнула она, непомерно злясь на него за то, что он так спокойно планировал заняться с ней любовью, хотя она сказала, что не станет заниматься этим с ним. — В самом деле, Николас, у тебя, должно быть, колоссальная самоуверенность, если ты воображаешь, что я захочу спать с тобой после той ночи.

— Благодари Бога, что я так хорошо тебя знаю, Джессика, иначе я бы заставил тебя пожалеть об этих словах! — рявкнул он. — Но я действительно знаю тебя, знаю, что, когда тебе больно и ты напугана, ты ведёшь себя, словно шипящий и выпустивший коготки котёнок, к тому же у тебя были годы на то, чтобы научиться надевать на лицо эту холодную маску. Но нет, дорогая, меня ты не одурачишь. Неважно, что твоя гордость говорит тебе противостоять мне, я помню ту ночь в Лондоне, когда ты пришла ко мне и прошептала, что любишь меня. Ты была такой восхитительно-застенчивой той ночью, ты не играла. Ты тоже это помнишь?

Джессика в ужасе закрыла глаза. Та ночь! Могла ли она забыть? И как же нравится Николасу напоминать ей о том потаённом, в чём она открылась ему, думая, что он ответит на её нежные слова и признается, что тоже любит её. Но он так и не сделал этого, ни тогда, ни сейчас. С его губ слетали слова страсти, но никогда он не говорил ей о любви. Задрожав, она закричала:

— Помню ли я? Как могу я забыть об этом? Словно идиотка, я подпустила тебя слишком близко к себе, и, едва я успела признаться тебе в любви, как ты откровенно высказал своё настоящее мнение обо мне. По крайней мере, ты раскрыл мне глаза и вырвал меня из моих глупых мечтаний. Любовь — вещь не бессмертная, Николас. Она может умереть.

— Твоя любовь ко мне не умерла, — уверенно заявил он, и улыбка искривила его твёрдые, чётко очерченные губы. — Ты вышла за меня замуж, ты хотела надеть на свадьбу белое платье. Для свадебной церемонии ты зачесала волосы, словно девственница, — да, я заметил это. Всё, что ты делала, просто кричало о том, что выходя за меня замуж, ты собиралась стать моей навсегда, а я сделал тебя несчастной, но я поправлю это. К тому времени, как родится наш первый ребёнок, ты забудешь, что я когда-то заставил тебя пролить хотя бы одну слезинку.

Его слова почти заставили её вскочить с кровати, и, словно в их опровержение, она разразилась слезами, что только усилило её головную боль. Шепча что-то утешительное, Николас обнял её и лег рядом с ней на кровать, чтобы, успокаивая, держать её в объятиях. Каким-то образом его близость в самом деле заставила её перестать плакать. Она лишь тихо всхлипывала, прижавшись к нему, уткнувшись лицом ему в рубашку.

— Николас? — произнесла она из своего сомнительного укрытия.

— Да, милая? — пробормотал он рядом с её ухом.

— Дай… дай мне, пожалуйста, немного времени, — попросила она, поднимая к нему залитое слезами лицо.

— Я дам тебе время, чтобы окончательно поправиться, — ответил он, нежно убирая прядь волос с её виска. — Но сверх того ждать не буду. Не могу. Я всё ещё безумно хочу вас, миссис Константинос. И наша брачная ночь лишь подогрела мой аппетит.

Она задрожала в его руках, внезапно представив себе, как он пожирает её, словно голодный зверь. Джессика терзалась неуверенностью, потому что любя его, не могла уступить ему, доверять ему или же понять его.